А. К. Жолковский (USC)
ИЗ ЗАПИСОК ОБ ИНФИНИТИВНОЙ ПОЭЗИИ
(Проблемы описания и образцы комментариев)
Настоящая статья – часть обширной работы над составлением комментированной антологии русской инфинитивной поэзии ([Жолковский в печати]). Начну с кратких замечаний о понятии поэтического инфинитивного письма (ИП), его семантике и истории, после чего предложу образцы ее описания на материале стихов М. А. Кузмина.
I.
Под инфинитивным письмом предлагается понимать тексты, содержащие достаточно автономные инфинитивы, т. е.
(а) абсолютные инфинитивы, образующие самостоятельные предложения (типа Грешить бесстыдно, непробудно), не подчиняющиеся никаким управляющим словам (типа чтобы; можно; хочу; желание) или связкам (в отличие от Печальная доля — так сложно,/ Так трудно и празднично жить) и грамматически не привязанные к конкретным лицам и более специальным модальностям (в отличие от Быть в аду нам…; Эх, поговорить бы иначе…; Мне бы жить и жить...; Не поправить дня усильями светилен...); а также
(б) однородные инфинитивные серии, зависящие от одного управляющего слова и благодаря своей протяженности развивающие мощную инерцию. Таковы почти целые строфы в “Онегине”, начиная с первой, описывающие характер и времяпровождение героя (Какое низкое коварство/ Полуживого забавлять,/ Ему подушки поправлять..), две из четырех строф державинского “Снигиря” (Кто перед ратью будет, пылая,/ Ездить на кляче, есть сухари...) и почти все фетовское “Я пришел к тебе с приветом…” с его четырьмя анафорическими Рассказать.
Многочисленны, разумеется, пограничные случаи. Разнообразны и структурные вариации – от скупых однородных перечислений инфинитивов в одной и той же позиции до разветвленных конструкций со множеством деепричастий, придаточных и обстоятельств. Дело в том, что установка на автономные инфинитивы предполагает высокую риторичность построения, обеспечивающую повторы и строгое соблюдение моноструктуры. Компенсации этого минимализма и служит изощренно вариативное распространение базовой схемы.
Особо интересные случаи — “двухэтажные” инфинитивы, управляемые инфинитивами (мешать царям друг с другом воевать) или присоединяемые к ним связками (Любить — итти…/ Топтать тоску, не знать ботинок.. [Пастернак]; Любить — / это значит:/ в глубь двора/ вбежать/ и до ночи грачьей,/ блестя топором,/ рубить дрова [Маяковский]; Любить — смотреть в четыре глаза…; Любить — это…/…/ Ни бытом не дать запугать, ни халатом/ Себя, ни размолвками, — как им не быть? [Кушнер]).
Автономные инфинитивы являются носителями специфического “медитативного” наклонения, не отраженного в Академической грамматике”, которая сосредотачивается на неавтономных конструкциях со значениями желательности, невозможности и т. п. (см. [Шведова: 373-378]). Это наклонение, сконструированное многообразной риторической разработкой стихотворного ИП, для практической речи нехарактерной, можно считать вкладом поэзии в развитие естественного языка.Инфинитивное письмо (о нем см. [Золотова 1998: 460-469, Ковтунова 1986: 159-160, Панченко 1993], а также мои статьи 2000-2006 гг.) отлично от другого минималистского стиля – назывного (см. [Гаспаров 1997]; об именном стиле см. [Иванов 1981]); возможны и другие минимализмы, например, императивный и даже адъективный, ср. “Все кругом” З. Гиппиус: Страшное, грубое, липкое, грязное… и еще 13 подобных строк). Классические Шепот, робкое дыханье… и Ночь. Улица. Фонарь. Аптека… представляют описываемое как имеющее место здесь и сейчас.
Инфинитивы, напротив, трактуют о неком “там” — виртуальной реальности, которую поэт держит перед мысленным взором в порядке “медитации об ино-бытии”. Кратко намечу основные типовые воплощения и взаимоналожения составляющих этой ядерной формулы (представляющей собой аналог “семантических ореолов” стихотворных размеров в смысле [Гаспаров 1999]).
“Медитация” предстает в виде глаголов размышления, смотрения, вслушивания, воображания, предчувствия, воспоминания, видения во сне, а также в виде целой подтемы “творчество, писание, пение”. Жанровый источник этого топоса — традиционная пейзажная и философская лирика.
Тема “иного”, часто называемая впрямую (ср. у Фета: Одной волной подняться в жизнь иную/…/ Упиться вдруг неведомым, родным/…/ Чужое вмиг почувствовать своим), выступает в двух подвидах: (а) возвышенного варианта “своего” (в частности, “поэтического творчества”); (б) сниженного “чужого” — “чуждого”, но желанного, важного, интересного (как в “Грешить…” Блока). Источник — традиция нравоучительного изображения “характеров” в сатирах и эпических жанрах.
“Переход в иное” влечет за собой интерес к реальным и символическим “средствам передвижения” — лодкам, пролеткам, автомобилям, поездам, пароходам (которые сверхдетерминируются и темой “жизненного пути”).
Тема “жизни” (само это слово — одно из частых в инфинитивном письме) развертывается в картины “жизненного цикла” или “типичного дня” персонажа или лирического субъекта, в мотивы хода времени, смерти, засыпания/пробуждения и воспоминания/забвения (дополнительно мотивированных “медитацией”), впадения в детство, возвращения домой. Жанровый источник — аналогичные циклические сюжеты медитативной и повествовательной поэзии.
Развитие русского инфинитивного письма начинается еще в силлабический период и сразу обнаруживает ориентацию на иностранные — французские и античные – источники. В сатирах Кантемира есть инфинитивные серии, описывающие как порицаемое, так и образцовое поведение. Риторически ориентированная поэзия XVIII в. богато разрабатывает эти возможности. Пример разоблачительного письма — “На модное остроумие 1780 года” Державина (абсолютные инфинитивы, кроме концовки: Вот остроумием что часто мы считаем). У Ржевского есть иронический “Портрет” (1763) влюбленного: …Желать; желав, не знать желанья своего./ Что мило, то узреть всечасно торопиться;/ Не видя, воздыхать; увидевши, крушиться… и т. д., тоже абсолютно инфинитивный за исключением последней строки: Се зрак любовника, несчастного в любви (1763).
“Снигирь” Державина (1800) переадресовывает “хара’ктерное” инфинитивное письмо явно положительному и восхваляемому герою. В “Евгении Онегине” немало традиционно характерологических” строф — о Евгении в том же ключе, что и о Зарецком (гл. I, IV, VI), но в “Письме Онегина” (гл. VIII; 1831) происходит лирическая апроприация дотоле отчужденного дискурса типа “Портрета” Ржевского: … как ужасно/ Томиться жаждою любви,/ Пылать — и разумом всечасно/ Смирять волнение в крови/…/… притворным хладом/ Вооружать и речь и взор…). Определенную роль в серьезном освоении инфинитивного письма сыграл, повидимому, монолог Гамлета “To be, or not to be…”, впервые вольно переложенный Сумароковым (1748) и неоднократно переводившийся на протяжении XIX и XX вв. (см. [Жолковский 2000]).
Очередной сдвиг в эволюции инфинитивного письма открывает “Одним толчком согнать ладью живую…” Фета (1887) — с образом “творчества как транспорта в иное”. За этим, около 1900 года, следует мощный модернистский всплеск, связанный с эстетизацией “иного” — будь то “возвышенно творческого” или “низкого, аморального, декадентского и т. п.”: Гиппиус, Брюсов, Сологуб, Бальмонт, Блок, Анненский, Северянин, Саша Черный, Пастернак, Ахматова, Мандельштам, Г. Иванов, Цветаева, Маяковский, Набоков. Среди советских поэтов выделю Багрицкого с его “Весной”, где “переходом в иное” оказывается превращение в зверя и даже в рыбу: С площадки нырнуть, Раздирая пальто/…/ Чтоб, волком трубя У бараньего трупа,/ Далекую течку Ноздрями ощупать;/ Иль в черной бочаге, Где корни вокруг,/ Обрызгать молоками Щучью икру; / Гоняться за рыбой, Кружиться над птицей,/ Сигать кожаном И бродить за волчицей, / Нырять, подползать И бросаться в угон,/ Чтоб на сто процентов Исполнить закон…
Новый подъем приходит с поколением шестидесятников — у Ахмадулиной, Кушнера, раннего Бродского. В меньшей степени, но вполне явственно, инфинитивное письмо представлено у Льва Лосева, Алексея Цветкова, Ольги Седаковой, Тимура Кибирова, Игоря Иртенева и даже у прозаиков — Саши Соколова и Владимира Сорокина.
II.
Антология будет включать около пятисот инфинитивных стихотворений примерно двух сотен русских поэтов от Тредиаковского до Бориса Рыжего. Несколько (от 1 до 15) наиболее представительных — т. е. максимально инфинитивных – стихотворений каждого поэта приводятся полностью в основном тексте Антологии, и рассматриваются с инфинитивной точки зрения в разделе Комментариев; этому предпосылается краткий обзор всего инфинитивного корпуса поэта.
Синтаксическая структура стихов упрощенно схематизируется, с использованием (помимо обычно принятых в стиховедческих примечаниях) следующих сокращений и условных обозначений:
ИС – инфинитивная серия (минимум 3 инфинитива), ИФ – любой инфинитивный фрагмент, цифры – число однородных инфинитивов в серии/фрагменте, знак “+” — сочетание раздельных ИС/ИФ, знак “=” — предикативное приравнивание инфинитивов друг другу, знак “-” (минус) – синтаксическое подчинение (в двухэтажных инфинитивных конструкциях). Члены ИС/ИФ выделяются полужирным шрифтом.
Привожу раздел, посвященный Кузмину.
Михаил Александрович Кузмин (1872-1936)
| 123. Надоели мне грядки с левкоями, Звуки флейты, закаты да звезды, Надоел мне мой дом, надоели книги, Все мне надоело на свете! Хоть бы пойти бродить с пастухами Или поступить в наемные солдаты, Они такие потные, большие И говорят громкими голосами. Что? Прокатиться по морю? Удивительно интересно! Что ж мне делать? скучно. |
Если б я мог смести все звезды И вставить вместо них драгоценные камни, Или прилепить к жукам зажженные свечи И так пустить их по комнате бегать? Или выдумать новый соус? Придумал! пойду посмотрю, Не потемнели ли твои серые глаза за день, А завтра буду смотреть, Не сделались ли они светлее. 1905 |
124.
| Сладко умереть на поле битвы при свисте стрел и копий, когда звучит труба и солнце светит, в полдень, умирая для славы отчизны и слыша вокруг: “Прощай, герой!” Сладко умереть маститым старцем в том же доме, на той же кровати, |
Но еще слаще, еще мудрее, истративши все именье, продавши последнюю мельницу для той, которую завтра забыл бы, вернувшись после веселой прогулки в уже проданный дом, поужинать и, прочитав рассказ Апулея в сто первый раз, в теплой душистой ванне, не слыша никаких прощаний, открыть себе жилы; и чтоб в длинное окно у потолка пахло левкоями, светила заря, и вдалеке были слышны флейты. <1906> |
125.
| Что ж делать, что ты уезжаешь И не могу я ехать за тобой следом? Я буду писать тебе письма И ждать от тебя ответов, Буду каждый день ходить в гавань И смотреть, как корабли приходят, И спрашивать о тех городах, где ты будешь, И буду казаться веселым и ясным, Как нужно быть мудрецу и поэту. Накоплю я много поцелуев, Неясных ласк и изысканных наслаждений К твоему приезду, моя радость, |
И какое будет счастье и веселье, Когда я тебя на палубе завижу И ты мне махнешь чем-нибудь белым. Как мы опять в мой дом поедем Среди садов тенистого предместья, Будем опять кататься по морю, Пить терпкое вино в глиняных кувшинах, Слушать флейты и бубны И смотреть на яркие звезды. Как светел весны приход После долгой зимы, После разлуки — свиданье. (1904-1905; п. 1996) |
126.
| Отрадно улетать в стремительном вагоне От северных безумств на родину Гольдони, И там на вольном лоне, в испытанном затоне, Вздыхая, отдыхать; Отрадно провести весь день в прогулках пестрых, В кругу друзей читать излюбленные книги, |
Отрадно, овладев влюбленности волненьем, Спокойно с виду чай с инбирным пить вареньем И слезы сочетать с последним примиреньем В дыму от папирос; Но мне милей всего ночь долгую томиться, И память — верная служанка — шепчет внятно |
127. Листки разрозненных повестей
6.
| В потоке встречных лиц искать глазами Всегда одни знакомые черты, Не мочь усталыми уже ногами Покинуть раз намеченной черты. То обогнав, то по пятам, то рядом Стезей любви идти и трепетать, И, обменявшись равнодушным взглядом, Скорей уйти, как виноватый тать; Не знать той улицы, того проспекта, Где Вы живете (кто? богато ль? с кем?); ля Вас я только встречный, только некто, Чей взгляд Вам непонятен, пуст и нем. |
Для сердца нет уж больше обороны: Оно в плену, оно побеждено, Историей любовников Вероны Опять по-прежнему полно оно. И каждый день на тот же путь вступая, Забывши ночь, протекшую без сна, Я встречи жду, стремясь и убегая, Не слыша, что кругом звенит весна. Вперед, назад, туда, сюда — всё то же, В потоке тех же лиц — одно лицо. Как приступить, как мне начать, о Боже, Как мне разбить колумбово яйцо? <1907; п. 1910> |
128.
| В проходной сидеть на диване, Близко, рядом, плечо с плечом, Не думая об обмане, Не жалея ни о чем. Говорить Вам пустые речи, |
Условиться о новой встрече (Каждая встреча всегда нова!). О чем-то молчим мы, и что-то знаем, |
129.
| Чтоб удержать любовника в плену, Любить должны вы, а не притворяться, Взаимным пламенем лишь ожигаться, Иметь и речь, и душу – все одну. Всегда хранить улыбку, доброту, |
Должны портрет вы друга заказать, Сто раз на дню портрет тот целовать И вспоминать о друге, сладко млея. В одно две половинки единить, — Так делают, чтоб дружбу сохранить, — А нам в любви понятна лишь идея. <1908-1909?? п. 1977> |
130.
Сквозь розовый утром лепесток посмотреть на солнце,
К алой занавеске медную поднести кадильницу, –
Полюбоваться на твои щеки.
Лунный луч через желтую пропустить виноградину,
На плоскогорьи уединенное встретить озеро, –
Смотреться в твои глаза.
Золотое, ровное шитье — вспомнить твои волосы,
Бег облаков в марте — вспомнить твою походку,
Радуги к небу концами встали над вертящейся мельницей — обнять тебя.
<1921; п. 1922>
131. Переселенцы
| Чужое солнце за чужим болотом Неистово садится на насест, А завтра вновь самодержавно встанет, Не наказуя, не благоволя. Как старомодно ваше платье, Молли! Как опустился ваш веселый Дик, Что так забавно говорил о боксе, Пока вы ехали на пакетботе! Скорей в барак! дыханье малярии С сиреневыми сумерками входит В законопаченные плохо щели, Коптит экономическая лампа, И бабушкина библия раскрыта… Как ваши руки, Молли, погрубели, Как выветрилась ваша красота! А ждете вы четвертого ребенка… Те трое — рахитичны, малокровны, Обречены костями осушать К житью неприспособленную местность. |
О Боже, Боже, Боже, Боже, Боже! Зачем нам просыпаться, если завтра Увидим те же кочки и дорогу, Где палка с надписью “Проспект побед”, Лавчонку и кабак на перекрестке Да отгороженную лужу “Капитолий”? А дети вырастут, как свинопасы: Разучатся читать, писать, молиться, Скупую землю станут ковырять Да приговаривать, что время — деньги, Бессмысленно толпиться в Пантеоне, Тесовый мрамор жвачкой заплевав, Выдумывать машинки для сапог, Плодить детей и тупо умирать, Почти не сознавая скучной славы Обманчивого слова “пионеры”!.. Проспите лучше, Молли, до полудня. Быть может, вам приснится берег Темзы И хмелем увитой родимый дом… <1926; п. 1967> |
КОММЕНТАРИИ
М. А. Кузмин
У К. более десятка зависимых ИС, иногда подчиненных излюбленным им анафорическим зачинам; абсолютное ИП развивается довольно поздно. “О, быть покинутым — какое счастье!…” (1907; п. 1908) примечательно введением ИФ в начальную и две заключительные строки (О, быть покинутым — такое счастье!/ Быть нелюбимым — вот горчайший рок) ст-ия, написанного в размере и традиции пушкинского “Я вас любил…” ([Жолковский 2005е]). Ст-ие “Ах, не плыть по голубому морю…” (1911; п. 1912) открывается модальными инфинитивами со значением невозможности, а затем желательности, но во II строфе модальность как бы отходит на второй план, уступая место абстрактной виртуальности: Не видать открытых, светлых палуб/ И судов с косыми парусами,/ Золотыми в зареве заката. Ст-ие “Как месяц молодой повис…” (1915) заканчивается четверостишием, образующим абсолютную ИС5: Прозрачным быть, гореть, манить/ И обещать, не обещая,/ Вести расчисленную нить,/ На бледных пажитях мерцая!
Несколько озорных (описывающих детские гомосексуальные забавы) инфинитивов есть в ст-ии “Купанье” (1918; п. 1920) из “Занавешенных картинок”, ср. ИС8: Кувыркаться, плавать, драться,/ Тискать, шлепаться нырять,/ Снова плавать, кувыркаться,/ И опять, опять, опять! Образец изощренной инфинитивной эротики—длинная, постепенно автономизирующаяся ИС6 в ст-ии из той же книги “Али” (1918; п. 1920): Когда-б я смел, когда-б я мог,/ О, враг, о, шах мой, свиться в схватке,/ И сладко погрузить клинок/ До самой, самой рукоятки!/ Вонзить и долго так держать,/ Сгорая страстью и отвагой,/ Не вынимая, вновь вонзать/ И истекать любовной влагой!..
Длинное ст-ие “”А это — хулиганская”, — сказала…” (1922) примечательно очень постепенным перерастанием зависимых инфинитивов в абсолютные, а также совмещением инфинитивности с назывными сериями; виртуальность ИП реализуется обнаженным приемом — наложением иронически сочиняемого ностальгического текста (вдохновленного цитируемой и некоторыми другими песенками) на географические и культурно-бытовые реалии утраченной с революцией России, ср. растянутую последовательность ИС3+1+5): …И я решил,/ Мне было подсказано:/ Взять старую географию России/ И перечислить/ (Всякий перечень гипнотизирует/ И уносит воображение в необъятное)/ Все губернии, города,/ Села и веси,/ Какими сохранила их/ Русская память./ Костромская, Ярославская/…/ Смоленская, Псковская./…/ Второй волною/ Перечислить/ Хотелось мне угодников/ И местные святыни/…/ И тогда/ (Неожиданно и смело)/ Преподнести/ Страницы из “Всего Петербурга”/ Хотя бы за 1913 год -/ Торговые дома,/ Оптовые, особенно:/ Кожевенные, шорные/…/ Кондитерские, хлебопекарни/…/ Еще, еще поддать/…/ И этим/ Самым житейским,/ Но и самым близким/ До конца растерзав,/ Кончить вдруг лирически/ Обрывками русского быта/ И русской природы:/ Яблочные сады, шубка, луга/…/ Березовые рощи, да покосы кругом.// Так будет хорошо.// Как бусы нанизать на нить/ И слушателей тем пронзить…
Во II строфе (из трех) 8-го ст-ия цикла “Новый Гуль” (1924) “Я мог бы!.. мертвые глаза…” есть практически абсолютная ИС5: Я мог бы, мог!.. Напрасный бред!/ Надежде верить и не верить,/ Томительно ловить ответ/ В твоих глазах прозрачно серых,/ Взлетать и падать… Жар и лед…
123. Это ст-ие, не вошедшее в издание “Александрийских песен”, – самый ранний образец кузминского ИП. Его свободная стиховая организация – разностопный (3-5 стоп) белый стих на грани между дольником и тактовиком – компенсируется повторностью инфинитивов, проходящих, начиная с 5-й строки, через весь текст. ИС(2-1)+1+1+5+1 примечательна опорой на вопросно-ответную форму мысленного эллиптичного диалога с адресатом, так что короткие реплики выглядят достаточно абсолютно, постепенно автономизируется и самый длинный ИФ5. Топика – перебор “иных” способов поведения в отсутствие предмета любви.
124. Четвертое ст-ие цикла “Мудрость” (“Сети”, ч. IV, “Александрийские песни”). Первый вариант смерти опирается на Горация (“Оды”, III, 2: … Dulce et decorum est pro patria mori = Сладко и почетно умереть за отчизну); второй — на архетипическую смерть патриарха, третий — на стоическое самоубийство Сенеки, а триада в целом (согласно [Панова 200, 1: 391-392]) — на сюжет лирич. драмы А. Н. Майкова “Три смерти” (содержащей несколько ИС). Инфинитивная композиция ст-ия (1+1+2) совпадает с его общей композиционной схемой: Сладко + Инф — Сладко + Инф — Но еще слаще, еще мудреее + 2 Инф. Эта структура неабсолютна, но исчерпывает синтаксически богатый текст почти целиком. В каждом фрагменте, управляемом анафорической конструкцией с инфинитивом, по 9 строк, причем в двух первых инфинитивы предшествуют зависимым, в третьем инфинитив отнесен в конец, а в четвертом (образующем с предыыдущим единое сложное предложение, так что “правильный” вариант смерти растягивается) инфинитив расположен посередине. В этих двух заключительных, семантически решающих фрагментах, действие (теперь уже не умереть, а поужинать и открыть себе жилы) как бы оттягивается до конца фрагмента, а затем совершается посередине, так что фрагмент и, значит, “жизнь” продолжаются, продлевая финальный момент наслаждения жизнью/смертью (ср., напротив, полную окончательность смерти на фоне продолжающеймся жизни в N 122). Тема смерти (и включенного в нее модуса жизни) типична для ИП, но размышление о выборе способа расставания с жизнью оригинально в рамках ИП и похоже на риторические схемы других “Александрийских песен”. Ср. пародию Г. Шенгели (1925; поздравление М. Волошину к 30-летию его творческой деятельности как бы от имени К.), с более мощной ИС3+3+3: Как хорошо/ На мальпосте старинном/ Поехать в город/ И выпить у Юры/ Бузы густейшей,/ А потом у фонтана/ Поесть чебуреков,/ Монумент созерцая,/ Который вот-вот уронит/ Бетонную глыбу/ На пальцы ног./ Как хорошо/ Получить по почте/ Гонорар заслуженный/ Из Мосполиграфа,/ Уплатить портомое/ И выкупить, наконец,/ Парадную тогу,/ Сиречь штаны./ Но еще лучше,/ Поужинав в Нарпите/ Вчерашней кефалью/ В машинном масле,/ Вернуться домой,/ В комнату, на которую/ Есть уже 37 претендентов,/ И прочитав в сто первый раз/ “Протопопа Аввакума”,/ Сесть во гробе/ И вскрыть вены,/ И чтобы в щель/ Светила заря,/ Виднелась очередь/ И слышался голос Наташи/ И поступь Макса,/ Сторожащего посев у веранды.
125. Раннее инфинитивное ст-е К. — четвертое из семи, намечавшихся в состав “Александрийских песен”, но не включенных в окончательную редакцию (1908). Как почти все “Александрийские песни”, написано верлибром. Вольной организации стиха вторит свободная инфинитивная структура: ИФ1+2+3+1+4 расположены близко к началу (первые 7 инфинитивов, 6 из которых объединены и расчленены тремя управляющими (я) буду, с нарастанием и спадом длины ИФ) и к концу (ИС4) текста. Этот нестрогий повтор обрамляет предвкушающе-ностальгическую разработку тем как наступающей разлуки, так и ожидаемого в дальнейшем воссоединения с любимым; эффект обострен достижением в финале максимальной длины ИФ и употреблением того же управляющего глагола, но на этот раз в форме инклюзивного 1 л. мн. ч. (будем).
126. Четвертое ст-ие цикла “Обманщик обманувшийся” (“Сети”, ч. II), обращенное к В.А. Наумову, в кот. К. был влюблен. На родину Гольдони — в Венецию; о темных, тайных сестрах — мойрах, или парках, прядущих нити человеческой жизни. Схема, аналогичная N 123 (отрадно…. отрадно… отрадно… но мне милей…), складывается из зависимых ИФ2+(5-1)+2+1+1, охватывающих текст — единое сложное предложение длиной в 24 строки — целиком. Инфинитивные топосы: виртуальность переживаний (двойная: устремления заграницу и предвкушаемой ностальгии по другу), металитературность, перемещение в иное пространство, транспортное средство (стремиительный вагон), прогулки, хроника одних суток (до времени отхода ко сну, а затем и наступления утра).
127. Ст-ие открывается абсолютной ИС7, выдержанной в характерном для К. отрицательно-предвкушающем ключе (два инфинитива — с отрицанием не; ср. N 125 и “О быть покинутым…”), а завершается тремя зависимыми вопросительными инфинитивами.
128. Это четвертое ст-ие цикла “Радостный путник” (“Сети”, ч. II), обращенное к В.А. Наумову, примечательно полной абсолютностью ИС4, занимающей две первые строфы из трех. Парадоксальное ощущение “маршрута в инобытие”, которым чреват неподвижный образ действий, описываемый с помощью ИП, формулируется впрямую в III строфе: Мы собираемся в странный путь. Элемент виртуальности можно усмотреть и в подчеркнуто промежуточном месте действия (в проходной).
129. ИС(7-1)+1+1+1+4+1 с постепенной автономизацией в обоих длинных фрагментах и применением мысленного диалога (как в N123) один из фрагментов которого (Так посылать…) может трактоваться и как подхватывание, после перебивки, более ранней ИС7. Размер строгий – типичный для любовной элегии Я5, с охватывающей рифмовкой (аББа) в четверостишиях и заключительной строфой ааБссВ. Топика – позитивная, в духе следования платоновской идее любви, вариация на тему “тяжелой службы” влюбленного, — ср. сатирический вариант в “Портрете” Ржевского (см.: Желать, чтоб день прошел, собраний убегать…; N3; 1763) и амбивалентный у Пушкина в “Письме Онегина к Татьяне” (Нет, поминутно видеть вас…; N27; 1831).
130. Девять инфинитивов входят в шесть приравнивательных конструкций, три в каждой строфе, по схеме (2=1)+(2=1)+1+1+1 (в III строфе роль первых членов приравнивания отдана не инфинитивам, а существительным и личной форме глагола). Приравнивательный а не сополагательный, и значит, чисто виртуальный характер соотнеснения фрагментов, выясняется только в последней строфе, благодаря введению недвусмысленно ностальгического глагола вспомнить; тем острее воспринимается ирреальность самого непосредственного любовного действия — финального обнять. Использованы привычные в ИП мотивы любования пейзажем, артефактами и предметом любви и отсчет времени: утро – ночь – воспоминание, измеряемое месяцами. Оригинальны: возгонка созерцания до степени экспериментальных зрительных операций (поднести, пропустить); уподобление этих операций с пейзажем проявлениям любви к адресату; и отказ, в заключительной строфе, от автоматизировавшихся инфинитивов в первых частях сравнений. В 1-й строке этой строфы подлежащее — конкретное (хотя на глагольной основе) существительное (шитье); во 2-й — отглагольное существительное, обозначающее действие (бег); а в подчеркнуто растянутой последней — глагол прош. вр. (встали), так что инфинитивность строк одновременно и нарушается, и сохраняется, напрягая структуру и выражение любви до предела. Эти изысканные до неграмматичности конструкции напоминают несколько более ранние эксперименты Шершеневича (см. [Жолковский 2003в, 2004а]), и не исключено прямое влияние.
131. Серия зависимых ИФ1+1+3+6 возникает в середине ст-ия и постепенно набирает силу, обрываясь лишь перед самым концом. ИП вторит характерной теме перемещения в географическое иное, здесь — эмиграции из Англии в Новый Свет, окрашенной в вульгарно-американские и скудно-античные тона (Капитолий, Пантеон). Лейтмотив негостеприимного чужого (возможный намек на советскую реальность) открывает ст-ие, а замыкается оно предположительной тоской о родимом доме. Образ виртуального будущего как культурного упадка, редкий в ИП, сопоставим с предвидением мрачных сторон будущей брачной жизни в ИП XIX в.
Литература
Гаспаров М.Л. 1997. Фет безглагольный. Композиция пространства, чувства и слова// Его же. Избранные труды. Том 2. О стихах. М.: Языки русской культуры. С. 21-32.
Гаспаров М.Л. 1999. Метр и смысл. Об одном из механизмов культурной памяти. М.: РГГУ.
Жолковский А.К. 2000. Бродский и инфинитивное письмо. Материалы к теме// Новое литературное обозрение 45: 187-198.
Жолковский А.К. 2002. К проблеме инфинитивной поэзии (Об интертекстуальном фоне “Устроиться на автобазу…” С. Гандлевского) // Известия РАН. Серия литературы и языка 61 (1): 34-42.
Жолковский А.К. 2003а. Инфинитивное письмо: тропы и сюжеты// Эткиндовские чтения. Сб. статей по материалам Чтений памяти Е. Г. Эткинда (27-29 июня 2000)./ Ред. П. Л. Вахтина, А. А. Долинин, Б. А. Кац и др.СПб.: Изд-во Европейского Ун-та в Санкт-Петербурге. С. 250-271.
Жолковский А.К. 2003б. У истоков пастернаковской поэтики: О стихотворении “Раскованный голос”// Известия РАН. Серия литературы и языка 62 (4): 10-22.
Жолковский А.К. 2003в. Об инфинитивном письме Шершеневича// Русский язык в научном освещении 6 (2), 2003, с. 100-117; а также в кн. Русский имажинизм. История, теория, практика/ Сост. В. А. Дроздков и др. М.: Линор, 2003. С. 291-305, а также в Жолковский 2005ж. С. 444-459.
Жолковский А.К. 2004а. Об одном казусе инфинитивного письма (Шершеневич — Пастернак — Кушнер)// Philologica 2001/02, т. 7 (17/18): 261-270.
Жолковский А.К. 2004б. Инфинитивное письмо и анализ текста: “Леиклос” Бродского// Поэтика исканий или поиск поэтики. Материалы международной конференции-фестиваля “Поэтический язык рубежа ХХ—ХХI веков и современные литературные стратегии”/ Ред.-сост. Н. А. Фатеева. М., Азбуковник, 2004. C. 132-150, а также в Жолковский 2005ж. С. 460-488.
Жолковский А.К. 2005а. Cчастье и права sub specie infinitivi [“Из Пиндемонти” Пушкина]// Пушкин и его современники: Сб. научных трудов. СПб.: Изд-во СПбИИ РАН “Нестор-История” и Гуманитарное агентство “Академический проект”, 2005. Вып. 4 (43): 451-473, а также в Жолковский 2005ж. С. 432-443.
Жолковский А.К. 2005б. Гандлевский, Бродский, Блок, Твардовский. Из заметок об инфинитивной поэзии// Звезда, 2003, 12: 201-204.
Жолковский А.К. 2005в. Мотать — таить (Об одном переводном тексте Ходасевича)// Его же 2005ж. С. 280-291, а также в: Эткиндовские чтения. IV. Сб. ст. по материалам Чтений памяти Е. Г. Эткинда (27-29 июня 2004)/ Ред. П. Л. Вахтина, А. А. Долинин, Б. А. Кац и др. СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2006. С. 160-173.
Жолковский А.К. 2005г. Об инфинитивных “Стихах уклониста Б. Рыжего”//Историко-филологический сб. ШИПОВНИК К 60-летию Р.Д. Тименчика/ Сост. Ю. Левинг и др. М.: Водолей. С. 96-111.
Жолковский А К. 2005д. Русское инфинитивное письмо на rendez-vous: Фет/Мюссе // De la littérature russe: mélanges offerts à Michel Aucouturier./ Ed. Catherine Depretto. Paris : Institut d’études slaves, 2005. Р. 34-49.
Жолковский А.К. 2005е. Интертекстуальное потомство “Я вас любил…” Пушкина// Его же 2005ж. С. 390-431.
Жолковский А.К. 2005ж. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, стратегии, интертексты. М.: РГГУ.
Жолковский А. К. 2006а. Совершитель Гаспаров// НЛО 77: 39-44.
Жолковский А.К. 2006б “Просыпаться на рассвете…”: Поэтика освежения// Стих. Язык. Поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. Редколлегия. М.: РГГУ. 2006. С. 211-232.
Жолковский А.К. в печати Антология русской инфинитивной поэзии XVIII-XX веков. СПб: Академический проект (Новая библиотека поэта).
Золотова Г. А. 1998. О композиции текста.// Г. А. Золотова, Н. К. Онипенко, М. Ю. Сидорова. Коммуникативная грамматика русского языка. М.: МГУ.
Иванов Вяч. Вс. 1981. Проблема именного стиля в русской поэзии ХХ века.// Slavica Hierosolymitana. 5-6 (1981): 277-287.
Ковтунова И.И. 1986. Поэтический синтаксис. М.: Наука.
Панова Л.Г. 2006. Русский Египет. Александрийская поэтика Михаила Кузмина. М.: Водолей
Панченко О. Н. 1993 Номинативные и инфинитивные ряды в строе стихотворения // Очерки истории русской поэзии Х Х века. Грамматические категории. Синтаксис текста/ Ред. Красильникова Е. В. М.: Наука. С. 81-100.
Шведова Н.Ю. ред. 2005. Русская грамматика. Том 2. Синтаксис. М.: ИРЯ РАН.