ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОЕ ПОТОМСТВО “Я ВАС ЛЮБИЛ…” ПУШКИНА

Александр Жолковский

1. “Я Вас любил…”: маршруты влияний

 

“А все-таки жаль, что я не написал эти стихи”. Начну с пространной, но показательной цитаты:

«Когда он [М.Л. Яковлев] запел:

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем… –

Мишель шепнул мне, что эти слова выражают ясно его чувства в настоящую минуту.

Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем

– О, нет, — продолжал Лермонтов вполголоса, — пускай тревожит, это вернейшее средство не быть забыту.

Я вас любил безмолвно, безнадежно.
То робостью, то ревностью томим,

– Я не понимаю робости и безмолвия, — шептал он, — а безнадежность предоставляю женщинам.

Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим!

      – Это совсем надо переменить; естественно ли желать счастия любимой женщине, да еще с другим! Нет, пусть она будет несчастлива; я так понимаю любовь, что предпочел бы ее любовь ее счастию; несчастлива через меня — это бы связало ее навек со мной… А все-таки жаль, что я не написал эти стихи, только я бы их немного изменил. Впрочем, у Баратынского есть пьеса, которая мне еще больше нравится, она еще вернее обрисовывает мое прошедшее и настоящее — и он начал декламировать [“Уверение”, 1829, см. №6 в Приложении — А. Ж.])

Нет; обманула вас молва,
По-прежнему я занят вами,
И надо мной свои права
Вы не утратили с годами.
Другим курил я фимиам,
Но вас носил в святыне сердца,
Другим молился божествам,
Но с беспокойством староверца».

Эта лермонтовская рецепция пушкинского шедевра (как она описана Е. А. Сушковой, см. Глассе 1979:112) — классический пример так наз. страха влияния (Блум 1973). Действительно, налицо целый литературный эдипов комплекс, вызываемый авторитетным покойным предшественником, хозяином поэтической и отчасти музыкальной территории, у его последователя-соперника, который восхищается признанным мастером, невольно себя с ним отождествляет, испытывает одновременно зависть и желание освободиться, нащупывает пути к иному мироощущению и взывает к авторитету другой отцовской фигуры.

Лучшего объекта для этих интертекстуальных недовольств нельзя себе представить. “Я Вас любил…” (далее — ЯВЛ) не было обделено вниманием с самого начала и относится в русской поэтической традиции к числу наиболее влиятельных текстов. Написанное Пушкиным в зените славы, оно включалось в антологии, было многократно положено на музыку и проанализировано литературоведами, в частности, на заре структурализма — Романом Якобсоном в его основополагающей работе по поэзии грамматики (Якобсон 1983 [1961]).

Первые стихотворные отклики на ЯВЛ появились сразу же по его публикации в 1830-м году. Не кто иной, как очень молодой Лермонтов отозвался на него (лет за восемь до приведенного разговора с Сушковой) двумя довольно выспренними подражаниями с концовками à la ЯВЛ: Никто не мог тебя любить, как я, Так пламенно и так чистосердечно (№23); Нет! я доволен должен быть и тем, Что зрел, как ты жалела о другом! (№24). [1] За Лермонтовым последовали другие поздние романтики, в том числе Бенедиктов, Огарев, Григорьев и Фет. Цепь вариаций на “Я Вас любил” протянулась к Серебряному веку и за его пределы, вплоть до недавнего отклика Бродского — его насквозь метапоэтического Шестого из “Двадцати сонетов к Марии Стюарт” (см.: Жолковский 1986).

            ЯВЛ: предшественники. Однако, сводить дело к цепочке значит чрезмерно упрощать ситуацию, хотя бы уже потому, что Бродский с его безошибочным поэтическим чутьем решил “сонетизировать” два пушкинских катрена, уловив их близость, как тематическую, так и метрическую, к жанру сонета и тем самым подключив к работе с ЯВЛ еще одну генеалогическую линию. Действительно, 5-ст. ямб — один из основных размеров русского сонета, и, более того, ЯВЛ отчасти обязано своим происхождением двум французским сонетам (и еще одному тексту Жозефа Делорма/Сент-Бёва (Викери 1972; см. №№8-10 в Приложении). Таким образом, напрашивается нелинейная схема 1, в которой жанр сонета прививается к основному стволу по крайней мере дважды:

Типовым “другим” источником ЯВЛ был жанром альбомной элегической лирики 1810-1820-х гг., в котором разрабатывались, часто в 5-ст. ямбе (лишь недавно усвоенном и приобретшем популярность; Гаспаров 1984: 116-117), тема неразделенной любви и другие меланхолические мотивы; к этому жанру был небезразличен Пушкин, с его амбивалентной трактовкой ‘страсти/бесстрастия’.

Постепенное вызревание тематико-стилистического ядра ЯВЛ заметно в десятке пушкинских стихотворений, написанных до 1829 г. (№№11-20).

Уже в 1816 г. появляется №11, в котором фигурируют стертые метафоры горения, жара и остывания; заходит речь о душе, ее страданиях; сопоставляется неразделенная любовь субъекта и разделенная его соперника, причем этот контраст подчеркивается лексическим параллелизмом (Один люблю — он любит и любим!..); другим рифмуется с любим; самоустранение выражается уступительной конструкцией (пускай) и упоминанием о страдающем субъекте в 3-м лице (… но к ней уж не коснется Страдальца глаз; она не улыбнется Его стихам…); и финальные рифмы огласованы на –и-.

Те же и другие компоненты будущих находок ЯВЛ снова и снова появляются в различных сочетаниях — как бы опробуются в стихах последующего десятилетия:

№12 (1816): рифма -ожит/тревожит; конструкция но пусть; двустрочный парадокс в финале (Мне дорого любви моей мученье — Пускай умру, но пусть умру, любя);

№13 (1817): тема и словесное оформление таких строк, как Я знал любовь, но я не знал надежды, Страдал один, в безмолвии любил;

№№14-15 (1817, 1820): двустрочные концовки с лексическими повторами, готовящими финальное рифменное слово: любит — глуп — не любит — ГЛУПЕЙ; Вы не милее — нельзя быть Вас МИЛЕЙ (ср. эффект финальной рифмы ЯВЛ);[2]

№16 (1823): то нежный, то унылый; Терзаюсь я досадой; не мучь меня; ты так нежна; так пламенны; так искренно полны твоей душою; но я любим; как сильно я люблю… как тяжко я страдаю;

№17 (1824) Тебя тоской преследовать не буду… И многими любима будешь ты;

№18 (1824): словарь, рифмы и однородные прилагательные в заключительном двустишии (Святой залог любви, утеха грусти нежной — Не лечит ран любви, безумной, безнадежной);

№19 (1825) Когда любовию и негой упоенной, Безмолвно пред тобой коленопреклоненный… Другую, как меня, скажи, любить не будешь… Я новым для меня желанием томим [под рифмой];

№20 (1828) …кто молчаливо Сгорая пламенем любви, Потупя голову ревниво Признанья слушает твои [почти весь комплекс в одном четверостишии]).

Характерные черты ЯВЛ продолжают повторяться и после 1829 г., например, в №22 (1832): И сердцем ей желать все блага жизни сей… Все — даже счастие того, кто избран ей, Кто милой деве даст название супруги.

Дело осложняется еще больше тем, что аналогичные ходы опробовались также предшественниками и современниками Пушкина — в частности, Жуковским, Дельвигом и Баратынским, особенно последним. Так, своим словарем ЯВЛ напоминает “К Алине” Баратынского (№2, 1819: я… любил… любим я был тобой; в душе моей, с той же инверсией, что у Пушкина; Хотя не льщусь уж быть любимым). В нескольких стихотворениях Баратынского проходит мотив почти угасшей любви, например в “Признании” (№5, 1824):

нежность; сердца… хлад печальной; уж нет прекрасного огня; Спокойна будь: я не пленен другою [под рифмой!]; Утихнуло волнение страстей; Огонь любви погас в душе мой; Печаль безмолвную рассудком усмири.

Неудивительно, что Пушкин восторгался “совершенством” “Признания” до такой степени, что подумывал бросить сочинение элегий (Пушкин 13: 84). Особенно восхищала Пушкина, по-видимому, оригинальная разработка ситуации любовного треугольника: лирический субъект утешает свою возлюбленную по мере того, как его любовь остывает и он готовится жениться на другой женщине, которую не любит. Примечательно, что поздний вариант «Признания» (1835) содержит дополнительные переклички с ЯВЛ:. словосочетание мечты ревнивые и предложение … пламень мой, слабея постепенно, Собою сам погас в душе моей. Таким образом, “Признание” Баратынского оказывается как предшественником, так и потомком ЯВЛ.

Если в “Признании” мотивы ‘ревности’ и ‘другого’ отводятся как несущественные (дело —в ‘остывании’), то в “К … О” («Приманкой ласковых речей…», №3, 1821-1823) в центре внимания именно ‘уступка любимой другим’, чему и посвящено заключительное четверостишие: С толпой соперников моих Я состязаться не дерзаю И превосходной силе их Без битвы поле уступаю. Сходство с ЯВЛ усилено парадоксальными параллелизмами предыдущей строфы: дорог – ДОРОЖЕ – мил я – другие МИЛЫ ТОЖЕ, т. е. предвосхищено иконическое воплощение ‘уступки  другому’ в виде отступления слова любим из финальной рифменной позиции (см. Прим. 2). Те же мотивы и конструкции опробуются и в двух других его стихотворениях: любимым не был я: Ты, может быть, была любима мною (№4, 1823); Ах! я могу еще любить, Хотя не льщусь уж быть любимым (№2). Концовка №2 (“К Алине”) примечательна целым набором признаков, характерных для финала ЯВЛ:

рифмовка на –и- , сложная конструкция с инфинитивом и пассивным причастием, сами глагольные формы быть и любим, ‘любовь’ как потенциальная возможность (могу… любить… льщусь быть любимым) и, как было сказано, элементы финального рифменного жеста: быть – чтимым – любить – быть любимым (любимым предсказывается, а быть отступает).

Кластерный подход. Возникает вопрос: нужна ли нам вся эта информация о предках ЯВЛ, если нас интересует его потомство? Зачем собирать источники, сходящиеся в ЯВЛ (Сх.. 2), а не сосредоточиться на позднейших отображениях ЯВЛ (Сх. 3)?

Но поскольку интертекстуальные связи не сугубо линейны, ЯВЛ не отсекает и прямых связей между своими предками и потомками, как, например, в случае Шестого сонета Бродского, совмещающего черты ЯВЛ и сонетного жанра (Сх. 1). Если ЯВЛ восходит к ряду источников (и  некоторые из его решений возникают в результате слияния нескольких притоков), то тоже верно и для его потомков.

Так, одно из стихотворений Огарева сочетает несколько очевидных заимствований из ЯВЛ с концовкой, клонирующей более ранний пушкинский эксперимент. Ср. Я ревновал, меж тем как не дерзаю Сказать Вам, как люблю и как страдаю (№29, 1842) с пушкинским Не знаешь ты, как сильно я люблю, Не знаешь ты, как тяжко я страдаю (№16, 1822). Ситуация здесь того типа, который отражен на Сх. 1.

Теоретическим обобщением подобного рода петель будет сложная сеть интертекстуальных связей, часто обходящих ЯВЛ  стороной (см. Сх. 4), а не изящное, но упрощенное сцепление двух воронок, сходящейся и расходящейся, с ЯВЛ в точке сцепления (Сх. 5)

Каков же теоретический статус явно продуктивного, тем не менее, представления об интертекстуальном потомстве прецедентного текста? Структуру такого текста можно представлять как сильную интертекстуальную призму — как пучок, cluster, тематических и формальных характеристик, обладающих мощной способностью к самовоспроизводству во множестве более поздних текстов. При этом, механизм воспроизводства может оставаться неопределенным: наблюдаемые в ходе исследования интертекстуальные сближения могут быть следствием намеренного или неосознаваемого заимствования; метрических и иных формальных ограничений на привлекаемый словарь (по принципу формульности); или иных типологических, жанровых или выразительных факторов. Для наших целей достаточно констатировать, что так или иначе характерные компоненты ЯВЛ образуют устойчивый комплекс и имеют тенденцию появляться в комбинации друг с другом, иногда даже и без строгой содержательной необходимости.

Так, стихотворение Фета “Музе” (№48, 1883) явно напоминает ЯВЛ.

Оно написано 5-ст ямбом с чередующимися женскими и мужскими окончаниями; оно написано в лирическом модусе ‘я — ты’; в нем фигурируют мотивы ‘продолжения’, ‘отрицания’, ‘божества’ (в предпоследней строке появляется богиня); под рифмой в нем выступают слова тревожен и других; а рифмовка развивается по схеме — о — э — и.

Особенно заемной звучит 4 строка: То ревностью не ниже я других. Среди ее бросающихся сходств с ЯВЛ: риторика ‘исключительности’ (отрицание ‘других’) в двух заключительных строках; словарь (то; ревность, друг-); морфология (творительный падеж слова ревность); фонетика и рифмовка (она является как бы гибридом двух строк из ЯВЛ с рифмой на –и-, 6-й и 8-й).

Соответствие подрывается, однако, многочисленными расхождениями. Адресатом Фета является его Муза, а не возлюбленная; его ревность — это «ревностность», а не «ревнивость»; его то значит «во всяком случае», а не «то… то»; наконец, процитированные строчки венчают I строфу, а не стихотворение.

Подобная нескладность заимствований подтверждает самовоспроизводимость кластера, который утверждает себя вопреки всему, магически извлекая нужную строчку из ничего, так сказать, из воздуха интертекстуальной традиции. Это даже более убедительная манифестация поэтической памяти, нежели невольное подражание или сознательное пародирование оригинала (как в  №№ 23, 33, 34, 36, 38, 40, 55, 68, 84).

Итак кластер состоит из важнейших черт оригинала, определяющих его художественный “дизайн” и проверяемых на корпусе предполагаемого потомства, так что кластер одновременно определяет это потомство и определяется, уточняется и переопределяется им в ходе многократных петель обратной связи, по мере того, как мы находим стихи, разрабатывающие сходные темы и/или написанные тем же метром и/или со сходными схемами рифмовки и/или со сходными конструкциями и словарем. В случае ЯВЛ речь должна будет пойти о текстах:

– посвященных темам несчастной или прошедшей любви, любовного треугольника, уступания возлюбленной, отрешения;

– написанных четверостишиями 5-ст. ямба с цезурой (предпочтительно в количестве двух) с чередующимися женскими и мужскими рифмами;

– придерживающихся словаря ЯВЛ (любил, быть может, печалит и т. д.), и

– использующих характерные для ЯВЛ структуры (параллельные конструкции, анафоры  и т. д.).

Сами по себе эти группы свойств взаимно независимы. Так, любовные треугольники вполне могут описываться и в других размерах, помимо 5-ст. ямба. Действительно, корпус предшественников (№№2, 3, 5, 6, 8-10, 14, 15, 18-20) и потомков ЯВЛ (№№38, 49, 51, 79, 82, 85) включает значительное число 4-ст. и 6-ст. ямбов и хореев и разностопных стихов. То же верно для остальных совстречающихся параметров. Идея кластерного подхода состоит в поиске количественно убедительных сочетаний характеристик ЯВЛ, по-разному сгруппированных в  более поздних текстах, но в целом определяющих корпус, который несет четкий отпечаток оригинала.

Суть дела не в уловлении отдельных перекличек, а в разработке системных понятий признака, кластера и корпуса с целью эксплицировать интуитивное ощущение мощного силового поля, излучаемого прецедентным текстом. Как в фольклористике и паремиологии, где никакой из вариантов сказки, мифа или пословицы не объявляется главным, здесь важнее всего инварианты, стоящие за вариациями. Потомство ЯВЛ может рассматриваться как продолжающийся и письменно фиксируемый процесс мифологизации/провербиализации исходного текста.

Таков теоретический идеал проекта. Масштаб реально проделанной работы гораздо скромнее. Предлагаемый корпус потомства ЯВЛ далек от полноты.[3] Выбор делался на глазок и в значительной мере все-таки руководствовался метрическими критериями, чем объясняется преобладание 5-ст. ямбов. Таким образом, речь практически идет о неполной антологии потомков ЯВЛ (см. Приложение), предваряемой обзором их тематических и формальных связей с оригиналом, т. е. тех структурных возможностей, с которыми имели дело многочисленные поэты в течение полтораста лет между ЯВЛ Пушкина и Шестым сонетом Бродского.

2. Кластер: тематические параметры

В ЯВЛ его знаменитые тематические неопределенности (оппозиции ‘любовь/ безразличие, отрешенность’; ‘добрые чувства/ ревность’; ‘гипотетический другой/ реальный соперник’, ‘Бог как идиома/ реальное Божество’) держались в идеальном равновесии. В интертекстуальном потомстве стихотворения они воспроизводились, варьировались и часто развивались в тех или иных направлениях, латентно заданных ЯВЛ. Изменения иногда возникали вследствие простого удлинения текста, побуждавшего словоохотливого имитатора развернуть ситуацию (Григорьев, №№26-40, Есенин, №82), но в любом случае они отражали идейные установки авторов и их эпох.

Тематическая парадигма потомства ЯВЛ состоит из трех основных сфер: ‘любовь’, ‘мироздание’ и ‘модус высказывания’.

         Любовь: пары, треугольники, точки зрения. Во многих стихотворениях ‘другой’ является чисто риторической фигурой, так что треугольник вырождается в тот или иной вариант неудачного партнерства двоих. Но даже такая парная связь распадается в двух текстах, написанных в первой половине 1890 гг., которые, продолжая, казалось бы, романтическую традицию, прокладывают путь к модернизму: это тексты Фета (№50), где лирический субъект сознательно откладывает консуммацию счастливой любви, и Брюсова (№62), где “я” заявляет о своей неспособности любить никого на свете.

Некоторые стихи 1850-х гг. столь же неопределенны в вопросе о существовании конкретного другого, как и пушкинское, например, №40 (Григорьев, 1857: О, полюби, коль можешь, ты, опять) и №52 (Толстой, 1858: Моя любовь, о друг, и не ревнуя, Осталась та же прежняя любовь), тогда как в поэзии более позднего времени появляются прямые указания на участие многих ‘других’, например, №69 (Анненский, 1901: А потому, что я томлюсь с другими); №80 (Ступай к другим); №74 (Сказал, что у меня соперниц нет). Впрочем, ‘другие’ были уже у Баратынского (№3,6) и Пушкина (№17).

В нескольких стихотворениях треугольник разрабатывается, дополнительно варьируясь и драматизируясь; например, отведением брошенному возлюбленному роли шафера на свадьбе его  соперника (Григорьев №35, 1842). Некоторые стихи, написанные после 1890-го года, меняют исходный набор гендерных ролей, разрабатывая ситуации с двумя женщинами и одним мужчиной в декадентском ключе (напр., Брюсов №60: Забыла ты ревнивые угрозы, Соперницу ласкала ты, любя; №61), а то и внося тему скрытого гомосексуального треугольника, состоящего из одних мужчин (З. Гиппиус №55,59, с добавочным эффектом благодаря женскому полу реального автора). Скрытый гомосексуализм может также заряжать энергией те гетеросексуальные треугольники, где более сильная связь существует между лицами одного пола, как то было начато уже у Лермонтова и вновь эффектно пущено в оборот Брюсовым.[4] На переломе веков становится возможным подлинное гомосексуальное партнерство, но и тогда (например, у Кузмина, №71, 1907) такое прочтение не подсказывается структурой текста, а нуждается в биографических сведениях.

Другая переменная — выбор лирического субъекта, роль которого в большинстве случаев достается несчастному влюбленному, но иногда и торжествующему объекту его любви, который рассказывает об отвержении поклонника/поклонников: одного-единственного, одного из двух или обоих, как например, в стихотворении Брюсова №62, с любовной парой, или у Гиппиус, в №59 (Я должен и могу тебя оставить) и №55 (Что не люблю тебя, как и его), где отвергаются соответственно один или оба претендента. Необычные точки зрения могут быть связаны также: с ролевыми инверсиями в парах автор/ лирический субъект (мужчина/женщина в тютчевском №51, женщина/мужчина у Гиппиус и промежуточный случай у Ахматовой в №74);[5] с отстраненным описанием пары влюбленных в 3-ьем лице (Фет №41); с использованием прямой речи, обращенной отвергнутым партнером к собаке (Есенин №82) или речи из-за гроба (Случевский №53, Блок №67, Г. Иванов №81).

Наконец, у более поздних авторов треугольник может растягиваться в квадрат благодаря участию двух ‘других’, например у Цветаевой в №78 (Мне нравится еще, что вы при мне Спокойно обнимаете другую, Не прочите мне в адовом огне Гореть за то, что я не вас целую) и №79 (Как живется вам с сто-тысячной… Тяжче ли Так же ли, как мне с другим?).

        Мироздание: Бог, жизнь, поэзия, смерть. В ЯВЛ медиатором ситуации несчастной любви выступает Бог: лирический субъект теряет любимую женщину, но обретает расположение высших сил и, таким образом, примиряется с жизнью. Подлинность апелляции к Богу несколько ослабляется иногда ее статусом языкового клише.

Во многих стихотворениях корпуса сохраняется пушкинская неопределенность, ср. №35: Бог ведает, №36: Не дай Вам Бог, дитя мое, узнать, №40: да будет Бог с тобою (последние слова стихотворения). В некоторых других (№№25, 56, 57, 73) Бог понимается даже более буквально, чем в ЯВЛ, ср. в особенности №75: И не проси у Бога ничего, №85: Я любил тебя больше, чем ангелов, и самого. Лермонтов с вызовом (№25) вообще адресуется к Богу, а не к жестокой возлюбленной, а цветаевское “я” идет еще дальше, в постницшеанском стиле отождествляя себя с Богом (№79: Из глыбы высечен Бог — и начисто разбит).

В остальных текстах медиация происходит без помощи Бога, каковой замещается его представителями или иными манифестациями мирового порядка: судьбой, жизнью, природой, миром как таковым.

Эти манифестации пробегают следующую гамму: закат (№23), небеса (№27), судьба (№№31, 61), жизнь, смерть, мирозданье (№47), странный мир (№58), вся вселенная (№64), природа-мать (№54), великое безбрежное сближенье (№60), лучезарный храм (№65), мир другой (№67), последняя весна (№67), всепрощающая даль(№68), миры, мерцание светил (№69), рай (№72), солнце (№№71, 74), вся земля (№77), ад (№63, 81), адовый огонь, аллилуйя, церковная тишина (№78), воздух за окном (№80), рулевой, звезда(№82), черт, Парменид (№84).

В некоторых случаях Бог не подменяется, а дополняется мирозданием, №№46 (Божий мир богат) и №57 (тени Божьих мыслей — облака). А иногда — начиная с Лермонтова, и далее у Фета, Бальмонта и Ахматовой взаимоотношения с Богом/миром заслоняют любовную коллизию (№№25, 42, 44, 63, 75, 76).

Другим функциональным эквивалентом Бога выступает ‘искусство поэзии’, предоставляющее лирическому субъекту металитературный выход из его эмоциональной драмы. В особенности это характерно для Фета и Ахматовой.

В некоторых стихотворениях ‘любовь’ опускается совершенно, в частности, у Фета в №44, которое прочитывается как треугольник, образованный ‘поэтом’, ‘миром’ (ночью) и ‘искусством’ (невольной песней). В других ‘любовь’ сливается с или компенсируется поэзией (Бенедиктов №26; Фет  №№43, 47, 49; Ахматова №72, 74). Наконец, иногда объектом привязанности лирического “я” является Муза или читатель, а не земное существо (Фет №48; Ахматова №№76, 77; Бродский, №84). Крайнюю позицию, как всегда, разрабатывает Брюсов, в своем декадентском экспериментаторстве наслаждающийся извращенным поражением, наносимым искусством жизни.

В то время, как ‘Бог’, природа, жизнь и поэзия обеспечивают конструктивную медиацию между любовью и отвергнутостью, часто разыгрывается и деструктивный вариант, ведущий в конце концов к смерти. Доводя самоустранение лирического героя ЯВЛ до предела, субъект позднейших стихов может предвкушать смерть в качестве доказательства своей отвергнутой любви, как напоминание о ней, как средство ее драматизации, орудие мести или выход из неразрешимой ситуации. Смерть может смаковаться как угроза и даже призываться героем, иногда предвидится посещение любимой женщиной могилы лирического “я”. В треугольных ситуациях источником разнообразия становятся различные сценарии с хронологией смерти лирического “я” и появления другого.

Ср.: №23: … надо мною, Безжизненным, холодным мертвецом… Мой дух утонет в бездне бесконечной!.. О, пожалей о мне, краса моя! Никто не мог тебя любить, как я, Так пламенно и так чистосердечно, где Лермонтов, почти дословно повторяя концовку ЯВЛ, предпосылает ей мелодраматический пассаж о смерти, в ЯВЛ отсутствующей; №53: Как я любил… как страсть во мне горела… Из-под венка, поверь мне, не узнать; №67: И он придет, знакомый, долгожданный, где могила — метафора отсутствия любви; №74: Когда умру, не станет он грустить; №81: Я об одном молю: моей могилы Не позабудь смиренную юдоль… Лишь бедный прах слезою услади.

Интересным обращением медиирующей роли Бога/миропорядка являются сюжеты, в которых, напротив, ‘смерть’ равносильна воссоединению со Вселенной или вообще рассеяна в воздухе.

Наиболее четко прописанные случаи — это №54 Гиппиус (О, милый друг, отрадно умирать) и №80 Пастернака (А в наши дни и воздух пахнет смертью: Открыть окно — что жило отворить). Фет, верный своим металитературным интересам, в тяжелую минуту оплакивает потерю не столько любви, сколько вдохновенья (№47). Ахматова (№76), напротив, желает быть совершенно забытой читателями (т. е., умереть литературной смертью). Среди более причудливых вариантов ‘смерти’ — “Благодарность” Лермонтова (№25), где лирический субъект с издевательским вызовом просит Бога о смерти (Устрой лишь так, чтобы Тебя отныне Недолго я еще благодарил; в нашем корпусе это, пожалуй, максимальное приближение к самоубийству, наряду с пастернаковским №80); и Гиппиус, №55, где смерть, символическая, постигает не субъекта, а одного двух ее нелюбимых любовников (Был человек. И умер для меня… Тот, мертвый, третий, вечно между нами… Что не люблю тебя, как и его).

         Модус высказывания: отрешенный, негативный, позитивный, извращенный. Тщательно выверенное взаимная уравновешенность скрытых в дискурсе ЯВЛ модусов может либо воспроизводиться с достаточной точностью, либо нарушаться в ту или иную сторону. Более или менее уравновешенная — пушкинская — отрешенность налицо в №№24, 27-29, 31, 32, 36-38; №40 (усиленная до мелодраматического самоустранения); №№49, 66, 68. Иногда взгляд на вещи становится негативным, как, например, в №№35, 51, 75, 76 вплоть до взывания о смерти. ‘Негативность’ часто выражается в употреблении отрицательных форм (что заметно уже в ЯВЛ), например, в №№58, 74, 75, 78, 84. В других случаях отрицательные мотивы сохраняются лишь в качестве риторического фона для страстного утверждения любви и жизни: №№26, 30; №45 (любовь в результате возвращается); №№52, 65, 59. Наконец, перевес могут получать садистские и мазохистские настроения.

Декадентские установки начинают преобладать на рубеже веков, но появляются уже у Бенедиктова в его несколько агрессивном, хотя вообще-то сентиментальном №26 (Люблю тебя! И в месть за отверженье Когда-нибудь безжалостной назло… Мое перо “люблю тебя!” напишет), и у Лермонтова, в его садо-мазохистском, но и кощунственном призывании смерти (№25). В фетовском откладывании консуммации (№50, 1892) можно усмотреть переход к мироощущению Серебряного века, которое принесло с собой такие цветы зла, как уже упоминавшаяся радость смерти у Гиппиус (№54), программное обладание обеими возлюбленными у Брюсова (№№60-61), демонстративная мстительность Бальмонта (№63), тщательно приготовленный изощренно-декадентский коктейль из любви, скуки, злобы, отрешенности и солипсизма, кузминское упоение отвергнутостью (№71), цветаевское прославление безрадостного квадрата (№78) и, наконец, игровое ухаживание Бродского за статуей (№84).

3. Кластер: формальные параметры

            Стих. Большинство стихотворений этого корпуса написаны 5-ст. ямбом и являют картину ритмического разнообразия, соответствующую общим тенденциям развития этого размера; таковы: ослабление цезуры к концу XIX в. (Гаспаров 1984: 229) и изменения в относительной ударности стоп.[6]

Значительна и вариативность строфики. Чередование мужских и женских рифм (как в ЯВЛ) сохраняется далеко не всегда. Помимо четверостиший с чередующейся рифмовкой встречаются сонеты (№№63, 70, 84), октавы (№26, 78), терцины (№62), различные типы пятистиший (№№35, 37, 40, 52), нерегулярная рифмовка (№28) и одно стихотворение с нерифмованной и метрически обрубленной концовкой (№74: Но вдруг поймет, что невозможно жить/ Без солнца телу и душе без песни./ …А что теперь?).

В стихах, написанных четверостишиями, отклонения от ЯВЛ также многочисленны.

Некоторые стихи написаны исключительно мужскими рифмами (m), например, №24, другие — исключительно женскими (f), например, №58, а Есенин в №82 добавляет к тем и другим дактилические окончания. Есть опоясывающие рифмы, несколько случаев со смежной рифмовкой, например, №29. Различные схемы рифмовки могут сочетаться (например, опоясывающие и чередующиеся рифмы, как в ахматовском №75 [mfmfmffm]), и даже один и тот же тип может варьироваться в пределах одного стихотворения (как у Бунина в №68, где использованы две разные опоясывающие схемы [fmmfmffm]). Но и при наиболее близкой к ЯВЛ чередующейся рифмовки возможно обращение порядка чередования: mfmf (№№38, 42, 43, 45, 46, 49, 64, 69, 74, 85).

Важным параметром является общее движение в ЯВЛ от начальной женской клаузулы к заключительной мужской: f → m, связывающее, таким образом, две стратегические важные строки стихотворения. По этому признаку многие в остальном отклоняющиеся последовательности могут быть, тем не менее, сходны с ЯВЛ, сохраняя любо женское начало, либо мужское замыкание, либо в идеале и то, и другое. Общая схема f → f(“верная” началу ЯВЛ) представлена в №№23, 26, 49, 58; схема m → m(“правильная” с точки зрения финала) — в №№24, 55, 62, 70, 75, 83; а идеальная схема f → mсохранена в №№25, 27, 28, 39, 51, 65-68, 71-73, 79-81, 84.

Наконец, существенной чертой структуры является длинна стихотворения, в оптимальном случае равная двум четверостишиям (№№24, 25, 53, 57, 58, 68, 69, 75).

        Грамматика. Введенное Якобсоном в связи с ЯВЛ понятие поэзии грамматики в высшей степени релевантно для рассматриваемого корпуса. К числу наиболее часто воспроизводимых языковых параметров относятся:

– ‘Эстафетное’ повторение лейтмотивного корня, подобное любил, любовь еще, иконически передающее идею ‘продолжения [любви]’, сохранилось лишь в немногих стихотворениях корпуса: кроме откровенно-пародийных №№33, 34, 84 оно представлено лишь у Тютчева в №51 (Ох, я дышу еще болезненно и трудно, Могу дышать, но жить уж не могу) и Есенина в №82 (Вы помните, Вы все, конечно, помните… Любимая! Меня Вы не любили).

– Уступительный жест (но пусть… не…) воспроизводится буквально лишь трижды (Пусть, №№39, 40, 49), однако он стоит также за синонимическими вариациями (Пускай, №№33, 65, 71; кстати, этот оборот нередок и у Пушкина, №№11, 12, 18; Довольно!, №32; Зачем…!, №24; Спасибо Вам, №78 и другими менее специфическими выражениями того же смысла).

– Однородная конструкция, обычно в конце строки (по образцу безмолвно, безнадежно), применяется очень часто, на материале самых разных частей речи:

наречий, иногда с эмфатическим так  (Так пламенно и так чистосердечно, №23; так глубоко, так страстно, №36; так глубоко и так полно, №38; чисто и свободно, №40; пламенно и нежно, №49; так бережно и скудно, болезненно и трудно, №51; так суетно и ложно, №52); предложных конструкций (без желчи, без упрека, №28): деепричастий (ревнуя и пылая, №37; тоскуя, негодуя, №51); существительных с отрицаниями (ни стоном, ни мольбою, №4; ни счастья, ни страданья, №68); инфинитивов (чтоб душу жечь и плавить, №56); и прилагательных, кратких и полных (усталый и печальный, №35; ребенок чистый и прекрасный, №36; нежней и бестелесней, №44; безмолвный и смущенный, №45; счастлив и тревожен, №48; и пламенный, и чистый, №50; но вечно пламень вечный и живой, №64; и он придет, знакомый, долгожданный, №67; темно и вязко, пустынен и широк, №71).

– Чередование состояний (то… то) фигурирует с лексическими, грамматическими и структурными вариациями довольно часто:

№31: Горела, гасла, длилась, гасла вновь… моя тревожная любовь; №39: порою; №51: То в гневе, то в слезах; №47: Воскреснут звуки — и замрут опять; №61: (Я полон был любовию к обеим, К тебе, и к ней, и вновь и вновь к тебе; №62: Томлюсь, дрожа, весь холоден, ликуя, Огни страстей лишь вспыхнут, как умрут:; №64: Моя любовь горит огнем порой, Порой блестит, как звездочка ночная; №81: Порой забьется сердце в ожиданьи Тебе в ответ, чтоб снова замолчать.

– Эмфатический сравнительный оборот так, как представлен во множестве вариаций.

Прежде всего, используется сама эта конструкция с теми или иными инверсиями, расширениями и сокращениями: более или менее без изменения (№№23, 31, 38, 76, 82, 84); оборот как, так и (№65), так (№№28, 36, 54, 55, 64, 68, 76, 78); так, так не (№51: Он мерит воздух мне так бережно и скудно… Не мерят так и лютому врагу); как (не) (№№27, 29, 36, 41, 53, 57, 58, 64, 72, 84, 85); как?… так же ли как (№79); так, чтобы (№25).

Еще многочисленнее в корпусе приблизительные синонимы этой конструкции: О! сколько (№32); О… какое! Какой… О… такое! (№71); и если б, то б (оба раза б — №№24, 48); что… как (№24); сей … чтоб (№84); тому, кто… не (№39), тем одним, с кем (№59); Не потому, чтоб, а потому, что (№69); больше, чем (№85).

– фигура исключительности (которой завершается ЯВЛ, развивая сравнительную эмфатическую конструкцию предыдущей строки) также дает множество вариаций:

никто/никого/никому/ничем/никогда (№№23, 28, 38, 39, 44, 47, 50, 62, 64, 76, 80); не + инфинитив: не… узнать (№№36, 53), не отыскать (№39); ты/я не + будущее время, сгубишь, разлюбишь, расстанусь; ‘лишь раз, только один’ и под.(№№38, 51, 59, 64, 68, 84); ‘все или ничего’ и т.п. (№№25, 40, 80, 83); не меньше, чем другой (№№48, 50); невозможно без (№№52, 74) и т.д.

– императивно-инфинитивно-пассивная конструкция, венчающая ЯВЛ (дай … любимой быть) целиком или по частям, с давать и быть или другими глаголами достаточно распространена, см. в особенности №№23, 36; №38 (Как… Душе лишь раз любить дано): №№40, 42, 44; №49 (Как будто бы нельзя… Дозволить мне любить Вас пламенно и нежно); №№51-53, 56, 59, 63, 71, 73, 74; №76 (я хочу… забытой быть), №80.

– Некоторые конкретные рифмы ЯВЛ, в частности, на –ожет и –им и финальная рифма на –и- (или даже на два ударных слога с –и-) используются в целом ряде стихотворений-потомков;

см. №№25, 26, 29; №42 (может быть/ любить); №44 (томить/ может быть); №45 (томимы – цветы – любимы – ты); №№46, 48, 52, 54; №58 (тревожит – быть может – множат – быть может); №63 (другим – одержим); №73; №76 (слиться – любить – отделиться – разлучиться – забытой быть); №№77, 79, 81.

– Наконец, отступление ключевого слова из финальной рифменной позиции (обнаженное Бродским в №84), более или менее последовательно игнорируется в корпусе. Отчасти противоречит этой тенденции №26, в финале которого корень люб- дважды появляется в предрифменной позиции; №51, где в последней строке глагол жить отступает из позиции под рифмой, которую он занимал в предыдущей строфе (Я стражду, не живу… им, им одним живу я/…/ Могу дышать, но жить уже не могу); №62, где отступает глагол любить (Нет, никого на свете не люблю я И никого любить я не могу); и №76, где о ЯВЛ напоминает даже и инверсия (Так я хочу теперь — забытой быть).

           Словарь. Границы между словарем и тематикой, с одной стороны, и грамматикой, с другой, часто достаточно размыты, как, скажем, различия между темой ‘исключительности’ и ее лексическими и грамматическими выражениями (соответственно словами никто, никогда, только и оборотами «не + инфинитив», например, не отыскать). В настоящей статье ‘исключительность’ рассматривается в разделе о поэзии грамматики, поскольку в ЯВЛ она  выступает, скорее, в роли риторического приема, нежели конкретной темы, и  не получает четкого лексического выражения.

Подобные решения неизбежно остаются произвольными, однако в большинство случаев граница может быть проведена достаточно четко. Словарь стихотворения определяется прежде всего употребленным в нем полнозначными словами, т.е. в случае ЯВЛ словарными гнездами любить/любовь, душа, гаснуть, тревожить, печалить, хотеть,
безмолвно, безнадежн, робость, ревность, томить, искренно, нежно.

Вместе с такими менее конкретными единицами, как быть может, совсем, ничем, дай Бог, другой, они и задают лексические параметры корпуса. Ориентироваться имеет смысл на корни слов и словопроизводство (а не только на основы и словообразование), поскольку это позволит объединить под одной лексической рубрикой такие, например, серии, как томить в его различных грамматических формах (№№31, 43-45, 61, 69, 75), томительный (№№47, 50, 62) и томный (№55), но не такие, пусть близкие, синонимы как терзаться (№36) и тосковать (№№51, 57), не говоря о более отдаленных типа мучить(ся) (№28, 37) и страдать (№28-30, 37, 39, 40, 64, 68); законное место для такой группировки — раздел о тематических компонентах.

4. Заключение

Намеченный кластерный подход родственен, но не тождественен изучению семантических ореолов метра, начатому пионерской работой Тарановский 2000 [1963] об интертекстуальном потомстве лермонтовского «Выхожу один я на дорогу…» и продолженному и переформулированному в серии исследований М. Л. Гаспарова (см. Гаспаров 1999). Он не ограничивается рамками одного стихотворного размера, часто представленного влиятельным текстом, и имеет дело не с эволюцией размера или его ритмического варианта (как у Гаспарова), а с потомством одного текста. Но, следуя  в этом за Тарановским, кластерный подход ориентирован на выявление не элементарных сочетаний типа «означающее: 5-ст. хорей/ означаемое: тема пути», а  целых комплексов формальных и тематических параметров.

Ответ М.Л. Гаспарова на вопросы, поставленные в Тарановским, в работе о том же лермонтовском прецеденте (Гаспаров 1999: 238-265), но с по-новому определенных позиций, состоит в значительном усложнении аппарата, применяемого для описания семантики 5-ст хорея. Вместо одинарной темы (‘пути’), 5-ст хорей получает более разветвленное и многозначное семантическое толкование. Однако, и оно остается атомарным в том смысле, что для одной подгруппы текстов характерными оказываются одни мотивы (например, ‘путь’, ‘ночь’), а для другой — другие (скажем, ‘путь’, ‘одиночество’). Эта атомарность (допускающая и комбинации “атомов”) закономерно вытекает из задачи описания семантики избранного размера в целом.

Задача кластерного подхода — одновременно менее и более честолюбива, ибо, ограничиваясь потомством всего лишь одного текста она нацеливает на рассмотрение проекций всех аспектов его структуры. Грубо говоря, корпус, интересующий Тарановского, это все и только стихотворения в 5-ст. хорее на тему пути; корпус, интересующий Гаспарова, — все стихотворения в 5-ст. хорее, а корпус, рассматриваемый в настоящей статье, — это (в идеале) все стихотворения, развивающие тематическое структурно-тематическое ядро ЯВЛ (= выявленный кластер признаков), независимо от размера, строфики и т. д.

Настоящая статья представляет собой, в сущности, лишь теоретическую заявку. Дальнейшая разработка кластерного подхода состояла бы:

– в составлении по возможности полного корпуса текстов, включая предшествующие ЯВЛ[7];

– в построении строгого описания глубинной структуры кластера — аналога таких механизмов культурной памяти, как жанр и семантический ореол,  — в духе нарративных моделей типа пропповской или наследовавших ей;

– в описании поверхностных воплощений этой глубинной структуры, представленных в корпусе, как ее вариаций — например, в терминах приемов выразительности;

– в выявлении типовых вариантов кластера (наиболее устойчивых комбинаций его компонентов) и возможном соотнесении их с его эволюцией;

– в разборе конкретных текстов-потомков ЯВЛ, представляющих усовершенствование обычного интертекстуального анализа (довольствующегося констатацией одного-двух сходств с претекстом) благодаря опоре на понятие кластера.

ПРИЛОЖЕНИЕ

 

«Я  ВАС ЛЮБИЛ..»  И  РОДСТВЕННЫЕ   ТЕКСТЫ

I. ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

В.А. Жуковский

1. «Воспоминание» (1816)

Прошли, прошли вы, дни очарованья!
Подобных вам уж сердцу не нажить!
Ваш след в одной тоске воспоминанья!
Ах! лучше б вас совсем мне позаб ыть!

 

К вам часто мчит привычное желанье —
И слез любви нет сил остановить!
Несчастие — об вас воспоминанье!
Но более несчастье — вас забыть!

О, будь же грусть заменой упованья!
Отрада нам — о счастье слезы лить!
Мне умереть с тоски воспоминанья!
Но можно ль жить, — увы! и позабыть!

 

Е.А. Баратынский

 

2. «К Алине» (1819)

 

Тебя я некогда любил,
И ты любить не запрещала /…/
Тогда любим я был тобой/…/
И чувства прежние живей
В душе моей возобновились /…/
Все тот же сердцем, ныне снова
Я повторяю свой ответ.
Ужель не скажешь ты полслова?
Прелестный друг! чему ни быть,
Обет сей будет свято чтимым.
Ах я могу еще любить,
Хотя не льщусь уж быть любимым.

 

3. «К… О» («Приманкой ласковых речей…») (1821 — 1823)

 

… Но вас любить— плохая шутка! / …/
Вам очень мил я, но, увы!
Вам и другие милы тоже.
С толпой соперников моих
Я состязаться не дерзаю
И превосходной силе их

Без битвы поле уступаю.

 

4. «Размолвка» (1823)

… Кого жалеть? печальней доля чья?
Кто отягчен утратою прямою?
Легко решить; любимым не был я;
Ты, может быть, была любима мною.

 

5. «Признание» (1824)

 

Притворной нежности не требуй от меня:
Я сердца моего не скрою хлад печальный.
Ты права, в нем уж нет прекрасного огня

Моей любви первоначальной. / …/

Спокойна будь: я не пленен другою;

Душой моей досель владела ты одна;  1)
Но тенью легкою прошла моя весна:
Под бременем забот я изнемог душою,

Утихнуловолнение страстей,
Промчались дни; без пищи сам собою
Огонь любви погас в душе моей/ …/ 2)

Печаль безмолвную рассудком усмири/ …/

1)Вариант: Я не пленен красавицей другою,
Мечты ревнивые от сердца удали / …/ (1835)

2)Вариант: И пламень мой, слабея постепенно,
Собою сам погас в душе моей/ …/ (1835)

 

6. «Уверение» (1829)

Нет; обманула вас молва,
По-прежнему я занят вами,
И надо мной свои права
Вы не утратили с годами.
Другим курил я фимиам,
Но вас носил в святыне сердца,
Молился новым красотам, 1)
Но с беспокойством староверца!

1)Вариант: … образам (1835)

А.А. Дельвиг

 

7. «Сонет» (1822)

Златых кудрей приятная небрежность / …/

Звук сладкий уст при слове даже нет
Во мне родят и безнадежность.

На то ли мне послали боги нежность/ …/

Душа горит, но смолкла в сердце радость,

Во мне кипит и холодеет кровь:

Печаль ли ты, веселье ль ты,любовь?
На смерть иль жизнь тебе я вверил младость?

ЖозефДелорм/Сент-Бёв

 

8. «Premier Amour» (1829)

… Oh! combien je l’aimais! et c’était en silence!/ …/
Par instants j’espérais. Bonne autant qu’ingénue / …/
Sa voix se fondait toute en pleurs mélodieux,
Qui, tombés en mon сoeur, éteignaient l’espérance!
Le lendemain un autre avait reçu sa foi.
Par le voeu de ta mére a l’autel emmenée,
Fille tendre et pieuse, épouse résignée,
Sois heureuse par lui, sois heureuse sans moi!/ …/
Qu’ en silence adorant ta mémoire si chère / …/

 

9. «A Madame…» (1829)

1.

Oh! laissez-vous aimer! …ce ne’est pas un retour,
Ce n’est pas un aveu que mon ardeur réclame/ …/

Mon feu pour vous est pur, aussi pur que le jour / …/

10.

2.

… Tout mon espoir s’éteint et mon malheur s’achève;
Mai, vous, qu’en votre coeur nul regret ne s’lève,
Ne dites pas: «peut-etre il aurait mieux valu…»

Croyez avoir bien fait; et, si pour quelque peine
Vous pleurez, que ce soit pour un peigne d’ébène,
Pour un bouquet perdu, pour un ruban gâtè!

Ne connaissez jamais de peine plus amère/ …/

II. А.С. ПУШКИН

 

11. «Любовь одна — веселье жизни хладной…» (1816)

 

… Прервется ли души холодный сон,
Поэзии зажжется ль упоенье, —
Родится жар, и тихо стынет он / …/

Пускай она прославится другим,
Один люблю, — он любит и любим!…
Люблю, люблю!…но к ней уж не коснется
Страдальца глас; она не улыбнется
Его стихам небрежным и простым/ …/
И слабый дар как легкий скрылся дым.

 

12. «Желание» (1816)

 

Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
strong>Но я молчу; не слышен ропот мой/ …/

Мне дорого любви моей мучение —
Пускай умру, но пусть умру любя!

 

13. «Князю А.М. Горчакову» (1817)

 

… Я знал любовь, но я не знал надежды,
Страдал один, в безмолвии любил.
Безумный сон покинул томны вежды,
Но мрачные я грезы не забыл.
Душа полна невольной, грустной думой / …/

 

14. «В альбом Сосницкой» (1817—1820)

 

Вы съединить могли с холодностью сердечной

Чудесныйжарпленительных очей.
Кто любит вас, тот очень глуп, конечно;

Но кто не любит вас, тот во сто раз глупей.

 

15. «Бакуниной» (1817—1820)

 

…Вы не милее в день святой Екатерины
Затем, что никогда нельзя быть вас милей.

 

16. «Простишь ли мне ревнивые мечты…» (1823)

 

…И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?/ …/

 

Не видишь ты, когда, в толпе их страстной
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой / …/

 

Скажи еще: соперник вечный мой
Наедине застав меня с тобой./ …/
Но я любим… Наедине со мною
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

 

17. «Все кончено: меж нами связи нет…» (1824)

 

…Тебя тоской преследовать не буду,
Прошедшее,быть может, позабуду —
Не для меня сотворена любовь.
Ты молода: душа твояпрекрасна,
И многим любима будешь ты.

 

18. «Пускай увенчанный любовью красоты…» (1824)

… Но в тихие часы томительнойразлуки
Ничто, ничто моих не радует очей,
И не единый дар возлюбленной моей,
Святой залог любви, утеха грусти нежной —
Не лечит ран любви безумной, безнадежной.

 

19. «Желание славы» (1825)

 

Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный / …/

Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры / …/

Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я стесненное молчание хранил / …/

Я новым для меня желанием томим/ …/

 

20. «Счастлив, кто избран своенравно…» (1828)

 

… Но жалок тот, ктомолчаливо,
Сгорая пламенем любви,
Потупя голову ревниво,
Признанья слушает твои.

 

21. «Я вас любил: любовь еще, быть может…» (1829)

 

Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.

 

22. «К  ***» («Нет, нет, не должен я…») (1832)

 

… И сердцу не даю пылать и забываться;
Нет, полно мне любить; но почему ж порой/ …/
Любуясь девою в печальном сладострастье,
Глазами следовать за ней и в тишине
Благословлять ее на радость и на счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни сей,
Веселый мир души, беспечные досуги,
Все —даже счастие того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги.

 

III. ПОЗДНИЕ РОМАНТИКИ.

М.Ю. Лермонтов

23. «Смерть» (1830)

 

Закат горит огнистой полосою,
Любуюсь им безмолвно под окном,
Быть может, завтра он заблещет надо мною
Безжизненным, холодным мертвецом; / …/

Мой дух утонет в бездне бесконечной!
О! пожалей о мне краса  моя!
Никто не мог тебя любить, как я,
Так пламенно и так чистосердечно.

 

24. «К ***» (1831)

 

О, не скрывай! ты плакала об нем —
И я его люблю; он заслужил
Твою слезу, иесли б был врагом
Моим, то я б с тех пор его любил.

И я бы мог быть счастлив; но зачем
Искать условий счастия в былом!
Нет! я доволен должен быть и тем,
Что зрел, как ты жалела о другом!

 

25. «Благодарность» (1840)

 

За всё, за всё тебя благодарю я/ …/
За жар души, растраченный в пустыне,
За всё, чем я обманут в жизни был…
Устрой лишь так, чтобы тебя отныне
Недолго я еще благодарил.
В.Г. Бенедиктов

 

26. «Люблю тебя» (1835)

 

«Люблю тебя» произнести не смея
«Люблю тебя!»— я взорами сказал / …/

«Люблю тебя!»— я вымолвил, робея,
Но твой ответ язык мой оковал;
Язык мой смолк, и взор огня не мечет.
А сердце все «люблю тебя» лепечет / …/

Люблю тебя! И в месть за отверженье,
Когда-нибудь, безжалостной назло,
Когда и грудь любовию отдышит,
Мое перо «люблю тебя!» напишет.

 

Н.П. Огарев

 

27. «Е. Г. Л.<Евашевой>» (1839)

 

… И, может быть, из области далекой
Вы видите меня в земных краях.
Смотрите! Вам душа моя открыта,
Теперь печаль живет уныло в ней, / …/
О, вы меня с небес своих призрите,
Пошлите мир душе в тяжелый час
И тихо вы меня благословите.
Как я теперь благословляю вас.

 

28. «Тебе я счастья не давал довольно…» (1841)

 

…И мучил я тебя и сам страдал… / …/
Никто тебя так не любил глубоко…
И я молю тебя: ты вспоминай
Меня, мой друг, без желчи, без упрека,
Минутам скорбным ты забвенье дай, / …/
Все сам в себе. Но ты не забывай,
Что я, мой друг, тебя любил глубоко,
И с грустию сказал тебе — прощай!..

 

29. «А вы меня забыли!.. Что вам я?…» (1842)

 

…Вам мил один из них, быть может…
И ревность робкая меня тревожит. / …/

Я ревновал, меж тем как не дерзаю
Сказать вам, как люблю и как страдаю!

 

30. «Как часто я…» (1842)

 

Как часто я, измученный страданьем,

Любовь мою вам высказать хотел;
Но ваш покой смутить моим признаньем,
Благоговея, никогда не смел / …/

 

31. «А часто не хотел себе я верить…» (1842)

 

А часто не хотел себе я верить,
Хотел не верить, что я вас люблю.
Я думал: если искренно проверить
Всю жизнь прошедшую мою —
Ведь я уже не раз любил,— и что же?
Горела, гасла, длилась, гасла вновь,
На сны в ночи бродячие похоже,
Моя тревожная любовь.

 

И к вам любовь, быть может, так же точно / …/
И не любил еще я так глубоко,
Как вот когда, с капризною враждой,
Томя меня любовью одинокой,
Судьба хохочет надо мной!

 

32. «Я проезжал печальные края…» (1843)

 

…! сколько сердце знало чудных грез,
Надежд, где все ласкает иль тревожит,
Стремлений жарких, задушевных слез, —
Того язык пересказать не может.
        И пусть мои обманчивы мечты / …/

Замолкнет робко, пробежал по лире.
Довольно! Я любил вас в тишине…
И может быть, когда меня не станет / …/

 

33. «Подражание Пушкину»

 

1.

Люблю народ, любовь моя не может
Придти в испуг отнюдь ни перед кем,
Пускай она всю жизнь меня тревожит,
Но род людской, как был, — болтлив и нем. 1)
Стою печально на краю могилы,
Унынием иль злобою томим,
И чувствую, как втайне гаснут силы,
Но остаюсь еще неколебим.

1)Вариант: …не двинуть мне ничем.

34.

2.

Я всех любил, любовь еще быть может,
В моей крови угасла не совсем,
Но пусть меня уж больше не тревожит —
Я не хочу томить себя ничем.
Я их любил то глупо, то надежно,
Ни ревностью, ни страстью не томим.
Я их любил почти что безмятежно,
Как и они привыкли быть к другим.
Апполон Григорьев

 

35. «Нет, за тебя молиться я не мог…» (1842)

 

Нет, за тебя молиться я не мог,
Держа венец над головой твоею.
Страдал ли я,иль просто изнемог,
Тебе теперь сказать я не умею, —
Но за тебя молиться я не мог / …/

………Усталый и печальный,
Я позабыл в то время о мольбе. / …/

За что цветов тогда мне было жаль —
Бог ведает: / ………………/

 

36. «Борьба»

3. (1857)

Я вас люблю… что делать —виноват!/ …/
Тем более что,мучась и пылая,
Ни слова я не смею вам сказать
И принужден молчать, молчать, молчать!/ …/
Измучен весь, к вам робко подхожу / …/
Да…я люблю вас… так глубоко, страстно,
Давно… И страсть безумную свою
От всех, от вас особенно, таю.
От вас, ребенок чистый и прекрасный!

          Не дай вам бог,дитя мое, узнать,

          Как тяжело любить такой любовью/ …/

 

Рыдать без слов, метаться, ощущать / …/
Терзаться ночи, дни считать тревожно/ …/
И чувствовать, что надо погибать,
И знать, что бегство больше невозможно.

 

37.                     10. (1857)

… Я, мучася, ревнуя и пылая,
С тобою был спокоен, чист и тих,
Я был с тобою свят, моя святая!
Я не роптал— главу во прах склоняя / …/

Но, испытавший сердцем благодать, я
Теперь иду безропотно страдать.

 

38.                     11. (1858)

Ничем, ничем в душе моей
Заветной веры ты не сгубишь…
Ты можешь полюбить сильней,
Но так легко ты не разлюбишь / …/

Та вера — жизнь души моей,
Я даром не расстанусь с ней.

Тебя любил я так смиренно,
Так глубоко и так полно
Как жизнью новой озаренной
Душе лишь раз любить дано/ …/

 

39.           12. (1857)

Мой ангел света! Пусть перед тобою
Стихает все, что в сердце накипит:
Немеет все, что без тебя порою
Душе тревожной речью говорит.

Ты знаешь все… Когда благоразумной,
Холодной речью я хочу облечь,
Оледенить души порыв безумный —
Лишь для других не жжется эта речь!/ …/
Хоть никому тебя не разгадать.

Один лишь я в душе твоей читаю,
Непрошеный, досадный чтец порой…
Ты знаешь все… Но я, я также знаю
Всё, что живет в душе твоей больной.

И я и ты равно друг друга знаем,
А между тем наедине молчим,
И я и ты — мы поровну страдаем
И скрыть равно страдание хотим/ …/

Тому, кто раз встречался с половиной
Своей души, — иной не отыскать!

 

40.           15. (1857)

Будь счастлива…Забудь о том, что было,
Не отравлю я счастья твоего,
Не вспомяну, как некогда любила,
Как некогда для сердца моего
Твое так безрассудно сердце жило.

Не вспомяну… что было, то прошло…
Пусть светлый сон души рассеять больно / …/

Твое же сердце чисто и свободно,
И пусть мое измучено борьбой,
Но понесет свой жребий благородно…

О, полюби, коль можешь ты, опять,
Люби сильней и глубже, чем любила…
Не дай лишь сердца силам задремать / …/

И удалюсь в страдании немом.

И никогда, ни стоном, ни мольбою,
Не отравлю покоя твоего…
Я требую всего, иль ничего…
Прости, прости! да будет бог с тобою!

А.А. Фет

 

41. «Я знал ее малюткою кудрявой…» (1847)

 

…Я знал его — и как она любила,
Как искренно пред ним она цвела,
Как много слез она ему дарила,Как много счастья в душу пролила! / …/

 

42. «Еще весна, — как будто неземной…» (1850)

… Придет пора, — и скоро,может быть, —
Опять земля взалкает обновиться,
Но это сердце перестанет биться
И ничего не будет уж любить.

 

43. «Последний звук умолк…» (1855)

 

Последний звук умолк в лесу глухом,
Последний луч погаснул за горою…
О скоро ли в безмолвии ночном,
Прекрасный друг, увижусь я с тобою? / …/

Иль заодно с тобой и ночь и мгла
Меня томят и нежат в заблужденье?
Иль это страсть больная солгала
И жар ночной потухнет в песнопенье?

 

44. «Еще майская ночь» (1857)

 

… Какая ночь! Все звезды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь,
И в воздухе за песнью соловьиной
Разносится тревога и любовь/ …/

Березы ждут. Их лист полупрозрачный
Застенчиво манит и тешитвзор.

Нет, никогда нежней и бестелесней
Твой лик, о ночь, не мог меня томить!
Опять к тебе иду с невольной песней,
Невольной — и последней, может быть.

 

45. «Вчера я шел по зале освещенной…» (1858)

 

… Ты здесь опять! Безмолвный и смущенный
Невольно я поникнул головой.
И в темноте тревожного сознанья
Былые дни я различал едва,
Когда шептал без умные желанья
И говорил безумные слова.

Знакомыми напевами томимый,
Стою. В глазах движенье и цветы—
и кажется, летя под звук любимый,
Ты прошептала кротко: «Что же ты?» / …/

 

46. «Кому венец: богине ль красоты…» (1865)

 

… Не я, мой друг, а божий мир богат,
В пылинке он лелеет жизнь и множит,
И что один твой выражает взгляд,
Того поэт пересказать не может.

 

47. «А.Л. Бржеской» (1879)

 

… С тобой цветут в душе воспоминанья,
И дорожить тобой я не отвык/ …/

Где ж это все? Еще душа пылает,
По-прежнему готова мир объять.
Напрасный жар! Никто не отвечает,
Воскреснут звуки — и замрут опять/ …/

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня/ …/

 

48. «Музе» (1883)

 

Пришла и села. Счастлив и тревожен,
Ласкательный твой повторяю стих;
И если дар мой пред тобой ничтожен,
То ревностью не ниже я других / …/

 

49. «Хоть счастие судьбой даровано не мне…» (1890)

 

… Как будто нельзя в большом и сладком сне
Дозволить мне любить вас пламенно и нежно.

Хотя б признался я в безумиях своих,
Что стоит робкого вам не пугать признанья? / …/
Участья не прошу— могла б и ваша грусть,
Хотя б притворная, родить во мне отвагу,

И, издали молясь, поэт-безумец пусть
Прекрасный образ ваш набросит на бумагу.

 

50. «Не отнеси к холодному бесстрастью …» (1892)

 

Не отнеси к холодному бесстрастью,
Что на тебя безмолвно я гляжу;
Ступенями к томительному счастью
Не меньше я, чем счастьем дорожу.

С собой самим мне сладко лицемерить,
Хоть я давно забыл о всем ином,
И верится, и не хочу я верить,
Что нет преград, что мы одни вдвоем.

Мой поцелуй, и пламенный и чистый,
Не вдруг спешит к устам или щеке;
Жужжанье пчел над яблонью душистой
Отрадней мне замолкнувших в цветке.

Ф.И. Тютчев

 

51. «Не говори: меня он, как и прежде, любит…» (1851)

 

Не говори: меня он, как и прежде, любит,
Мной, как и прежде, дорожит… / …/

То в гневе, то в слезах, тоскуя, негодуя,
Увлечена, в душе уязвлена,
Я стражду, не живу…им, им одним живу я —
Но эта жизнь!.. О, как горька она!
Он мерит воздух мне так бережно и скудно…
Не мерят так и лютому врагу…
Ох, я дышу еще болезненно и трудно,
Могу дышать, но жить уж не могу.

А.К. Толстой

 

52. «Минула страсть…» (1858)

 

Минула страсть, и пыл еетревожный
Уже не мучит сердца моего,
Но разлюбить тебя мне невозможно,
Все, что не ты, —так суетно и ложно,
Все, что не ты, —бесцветно и мертво / …/
Уж не кипит бунтующая кровь,
Но с пошлой жизнью слиться не могу я,
Моя любовь, о друг, и не ревнуя,
Осталась та же прежняя любовь/ …/

К.С. Случевский

 

53. «Сегодня день, когда идут толпами…»

 

…На грудь мою клади венок твой смело!
Вторично ей в любви не умирать…

Как я любил… как страсть во мне горела…
Из-под венка, поверь мне, не узнать.

 

IV. СИМВОЛИСТЫ  И  БУНИН

З.Н. Гиппиус

 

54. «Отрада» (1889)

 

Мой друг, меня сомненья не тревожат.
Я смерти близость чувствовал давно / …/
Покоя жду…Душа моя устала…
Зовет к себе меня природа-мать…
И так легко, и тяжесть жизни спала…
О, милый друг, отрадно умирать!

 

55. «Ты любишь?» (1896)

 

Был человек. И умер для меня.
И, знаю, вспоминать о нем не надо.
Концу всегда, как смерти, сердце радо,
Концу земной любви— закату дня.

Уснувшего я берегу покой/ …/

Когда бываем мы наедине —
Тот, мертвый, третий — вечно между нами.
Твоими на меня глядит очами
И думает тобою — обо мне.

Увы! в тебе, как и, бывало, в нем
Не верность — но и не измена…
И слышу страшный, томный запах тлена
В твоих речах, движениях, — во всем.

Безогненного чувства твоего,
Чрез мертвеца в тебе, — не принимаю;
И неизменно-строгим сердцем знаю,
Что не люблю тебя, как и его.

 

56. «Я больше не могу тебя оставить…» (1918)

 

Я больше не могу тебя оставить.
Тебе я послан волей не моей:
Твоей душе, чтоб душу жечь и плавить,
Чтобы отдать мое дыханье — ей / …/

Так я хочу — и так Ему угодно:
Здесь неразлучные — мы неразлучны там.

 

57. «Жара» (1938)

 

… И Млечный Путь —застывшая река,
О, тени Божьих мыслей, — облака!
Я вас любил… Икак о вас тоскую!

 

58. «Быть может» (1938)

 

Как этот странный мир меня тревожит!
Чем дальше —тем все меньше понимаю
Ответов нет. Один всегда: быть может.
А самый честный и прямой: не знаю.

Задумчивой тревоге нет ответа.
Но почему же дни мои ее все множат?
Как родилась она? Откуда? Где-то —
Не знаю где — ответы есть…быть может?

 

59. «Я должен и могу тебя оставить…» (1943)

В.А. Злобину

Я должен и могу тебя оставить.
Тебе был послан я — но воля не моя.
Я не могу ничем тебя исправ ить/ …/

Будь с тем — с кем хочешь быть поближе/ …/
А я пойду туда, в  St. Geneviève, и нижу,
И встречусь с тем одним, с кем быть хочу и там.

В.Я. Брюсов

 

60. «Осенний день» (1894)

7.

Еще сильней я полюбил тебя
За этот миг, за слезы, эти слезы!
Забыла ты ревнивые угрозы,
Соперницу ласкала ты,любя!

Я чувствовал, что с сердцем отогретым/ …/
Мы снова шли, и шли, как прежде, мы
К великому, безбрежному сближенью/ …/

 

61.                       9.

…Я полон был любовию к обеим,
К тебе, и к ней, и вновь и вновь к тебе,
Я сладостно вручал себя судьбе,
Таинственной надеждою лелеем…

 

62. «Встреча после разлуки» (1895)

 

Ищу в себе томительную дрожь / …/
А в жизни я — как выпитый сосуд;
Томлюсь, дрожа, весь холоден, ликуя,
Огни страстей лишь вспыхнут, как умрут/ …/
Нет, никого на свете не люблю я,
И никого любить я не могу!

К.Д. Бальмонт

 

63. «Дон-Жуан», 3 (1897)

 

… Забыл, что Дон-Жуан неуязвим!
Быть может, самым адом я храним,
Чтоб стать для всех примером лютой казни?

Готов служить. Не этим, так другим.
И мне ли быть доступным для боязни,
Когда я жаждой мести одержим!

А.А. Блок

 

64. «Отроческие стихи», 5 (1898)

 

Ты, может быть, не хочешь угадать,
Как нежно я люблю Тебя, мой гений?
Никто, никто не может так страдать,
Никто из наших робких поколений.

Моя любовь горит огнем порой,
Порой блестит, как звездочка ночная,
Но вечно пламень вечный и живой
Дрожит в душе, на миг не угасая.

О, страсти нет! Но тайные мечты
Для сердца нежного порой бывают сладки / …/

Мечтаю я, чтоб ни одна душа
Не видела Твоей души нетленной,
И я лишь, смертный, знал, как хороша
Одна она, во всей, во всей вселенной.

 

65. «Ты далека, как прежде, так и ныне…» (1901)

 

Ты далека, как прежде, так и ныне,
Мне не найти родные берега.
Моя печаль чудна твоей святыне,
И радостью душа не дорога.

Суровый хлад— твоя святая сила:
Безбожный жар нейдет святым местам.
Пускай любви — забвенье и могила,
Ты над могилой — лучезарный храм.

 

66. «О доблестях, о подвигах, о славе…» (1908)

 

…Ты отдала свою судьбу другому,
И я забыл прекрасное лицо / …/

Не знаю, где приют своей гордыне
Ты, милая, ты, нежная, нашла…

 

67. «О, нет! не расколдуешь сердца ты…» (1913)

 

… Когда же грусть твою погасит время,
Захочешь жить, сначала робко, ты / …/

И он придет, знакомый, долгожданный,
Тебя будить от неземного сна.
И в мир другой, на миг благоуханный,
Тебя умчит последняя весна.

И.А. Бунин

 

68. «Спокойный взор, подобный взору лани…» (1901)

 

Спокойный взор, подобный взору лани,
И все, что в нем так нежно я любил,
Я до сих пор в печали не забыл,
Но образ твой теперь уже в тумане.

>А будут дни —угаснет и печаль,
И засинеет сон воспоминанья,
Где нет уже ни счастья, ни страданья,
А только всепрощающая даль.

И.Ф. Анненский

 

69. «Среди миров» (1901)

 

Среди миров, в мерцании светил
Одной звезды я повторяю имя…
Не потому, чтоб я Ее любил.
А потому, что я томлюсь с другими/ …/

Федор Сологуб

 

70. «Люблю тебя, твой милый смех люблю…»

 

Люблю тебя, твой милый смех люблю,
Люблю твой плач, и быстрых слез потоки,
И нежные, краснеющие щеки, —
Но у тебя любви я не молю.

И, может быть, я даже удивлю
Тебя, когда прочтешь ты эти строки.
Мои мечты безумны и жестоки/ …/

Мою любовь ты злобой назовешь,
И, может быть, безгрешно ты солжешь.

 

V. ПОСТ-СИМВОЛИСТЫ

М.А. Кузмин

 

71. «О, быть покинутым — какое счастье!…» (1907)

 

О, быть покинутым — какое счастье!
Какой безмерный в прошлом виден свет.
Так после лета — зимнее ненастье:
Все помнишь солнце, хоть его уж нет/ …/

Пускай теперь в пути темно и вязко,
Но ты весной бродил по мураве.

Ах, есть другой урок для сладострастья,
Иной есть путь —пустынен и широк.
О, быть покинутым — такое счастье!
Быть нелюбимым— вот горчайший рок.

А.А. Ахматова

 

72. «Твой белый дом и тихий сад оставлю…» (1913)

 

Твой белый дом и тихий сад оставлю.
Да будет жизнь пустынна и светла.
Тебя, тебя в моих стихах прославлю,
Как женщина прославить не могла.
И ты подругу помнишь дорогую
В тобою созданном для глаз ее раю,
А я товаром редкостным торгую —
Твою любовь и нежность продаю.

 

73. «А ты теперь тяжелый и унылый…» (1917)

 

…Я только петь и вспоминать умею,
А ты меня и вспоминать не смей.
Так дни идут, печали умножая.
Как за тебя мне господа молить?
Ты угадал: моя любовь такая,
Что даже ты не мог ее убить.

 

74. «Сказал, что у меня соперниц нет…» (1921)

 

Сказал, что у меня соперниц нет.
Я для него не женщина земная/ …/

Когда умру, не станет он грустить,
Не крикнет, обезумевши: «Воскресни!» —
Но вдруг поймет, что невозможно жить
Без солнца телу и душе без песни.

 

75. «Земной отрадой сердца не томи…» (1921)

 

Земной отрадой сердца не томи,
Не пристращайся ни к жене, ни к дому,
У своего ребенка хлеб возьми,
Чтобы отдать его чужому.

И будь слугой смиреннейшим того,
Кто был твоим кромешным супостатом,
И назови лесного зверя братом,
И не проси у бога ничего.

 

76. «Многим» (1822)

 

… Вот отчего вы любите так жадно
Меня в грехе и в немощи моей;
И говорят —нельзя теснее слиться,
Нельзя непоправимое любить…
Как хочет тень от тела отделиться,
Как хочет плоть с душою разлучиться,
Так я хочу теперь —забытой быть.

 

77. «Борис Пастернак» (1936)

 

… Он награжденкаким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил.

М.И. Цветаева

 

78. «Мне нравится, что вы больны не мной…» (1915)

 

…Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью — всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня — не зная сами! —
Так любите: за мой ночной покой/ …/

 

79. «Попытка ревности» (1924)

 

Как живется вам с другою/ …/
Скоро ль память отошла
Обо мне, плавучем острове
(Пó небу— не по водам)!
Души, души! — быть вам сестрами,
Не любовницами— вам! / …/

…  (Из глыбы высечен
Бог— и нáчисто разбит!)
Как живется вас с сто-тысячной —
Вам! познавшему Лилит! / …/

… Ну, за голову: счастливы?
Нет? В провале без глубин —
Как живется, милый? Тяжче ли,
Так же ли, как мне с другим?

Б.Л. Пастернак

 

80. «Разрыв», 9 («Рояль дрожащий пену с губ оближет…») (1918)

 

… Ты скажешь: — милый! —Нет, — вскричу я, —нет!
При музыке?! — Но можно ли быть ближе/ …/

Я не держу. Иди, благотвори.
Ступай к другим. Уже написан Вертер,
А в наши дни и воздух пахнет смертью:
Открыть окно, чтоб жилы отворить.

Г.В. Иванов

 

81. «Песня Медоры» (1921)

 

Я в глубине души храню страданье,
На нем для всех положена печать.
Порой забьется сердце в ожиданьи
Тебе в ответ, чтоб снова замолчать/ …/
И даже мрак таинственного ада
Незримый пламень не погаситв нем,

Я об одном молю: моей могилы
Не позабудь смиренную юдоль / …/
Услышь меня! Мне ничего не надо,
Лишь бедный прах слезою услади.
И в этом мне единая награда
За всю любовь, пылавшую в груди.

С.А. Есенин

 

82. «Письмо к женщине» (1924)

 

Вы помните
Вы все, конечно, помните/ …/

Любимая!
Меня вы не любили/ …/
Любимая!
Я мучил вас,
У вас была тоска
В глазах усталых/ …/

Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь / …/

Теперь года прошли.
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!

Сегодня я
В ударе нежныхчувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость/ …/
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше/ …/

Простите мне…
Я знаю: вы не та —
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда/ …/

 

83. «Собаке Качалова» (1825)

 

Дай, Джим, на счастье лапу мне, / …/
Она придет, даю тебе поруку.
И без меня, в ее уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За все, в чем был и не был виноват.

И.А. Бродский

 

84. «Двадцать сонетов к Марии Стюарт», 6 (1974)

6.

Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее: виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Черт! все не по-людски!
Я вас любил так сильно, безнадежно,
как дай вам Бог другими — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду —дважды
сей жар в крови, ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти плавились от жажды
коснуться — «бюст» зачеркиваю — уст!

 

85. «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…» (1975)

 

…я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих / …/

извиваясь ночью на простыне —
как не сказано ниже по крайней мере —
я взбиваю подушку мычащим «ты» / …/

 

ПРИМЕЧАНИЯ

Переводной вариант работы, частично вошедшей в Жолковский 1994 (сс. 119-128, 145-146).
В 1986 г. я докладывал эту работу в Мэдисоне и обсуждал ее с Томасом Шоу (Shaw), а в конце 80-х гг. показал М. Л. Гаспарову, который отозвался о ней прохладно (возможно, ввиду отличия от его подхода), и я отложил ее в долгий ящик, откуда извлек лишь для англоязычной книги Жолковский 1994. Специалистам она  может быть интересна как связующее звено между разборами двух «Я Вас любил..» — Пушкина и Бродского (Жолковский 1977 и 1986 и вклад в теорию интертекстуальной памяти, а широкому читателю— в качестве краткой антологии стихов, родственных  пушкинскому прототипу (см. Приложение).