А. К. Жолковский
Эта поездка была неизбежна – ввиду Ладиной страсти к путешествиям и шикарной репутации Санта-Барбары в России. Однако она долго откладывалась – ввиду всегдашней осуществимости.
Сам я вообще предпочитаю сидеть дома, к тому же меня весь год одолевали боли в позвоночнике. Но тут оказалось, что в Санта-Барбару нужно и Кате, так что в крайнем случае повести машину могла бы она. В один прекрасный воскресный день мы поехали втроем.
Все шло как положено. Спина не беспокоила, и я честно включился в туристский ритуал, тем более, что кататься на машине люблю. Мы с ветерком доехали до Санта-Барбары, погуляли по кампусу, осмотрели город, на бранч пошли в популярный мексиканский ресторан, в другом месте отдельно попили кофе. Предстояло посещение знаменитой католической миссии и картинной галереи, где Катя надеялась получить какую-то репродукцию.
Музеи я переношу в ограниченных дозах и на этот раз решил уклониться. Пусть идут сами. У Кати профессиональный интерес, Лада – на туристской тропе, а мое дело крутить баранку, по залам таскаться не обязан. К тому же в середине дня меня после еды клонит в сон. Не подействовали ни уговоры, ни сообщение, что в воскресенье вход бесплатный. Я сказал, что подожду в кафе напротив.
Но сидеть в кафе я тоже не любитель – дорого и невкусно. Больше всего я люблю лежать на солнышке. По фасаду галереи шел широкий гранитный выступ, он был хорошо прогрет, и я улегся на нем, лицом к солнцу, ногами к крыльцу, чтобы видеть выходящих.
Неторопливо раздумывая о том, как хорошо я устроился, я вспомнил, что точно так же полвека назад мы с Юрой Щегловым в колхозе любили полежать на бревнышках. Как и тогда, ощущение минималистского уюта обострялось сознанием его социальной пограничности, если не трансгрессивности.
Я понимал, что задремываю, но старался быть начеку на случай появления дам, а неровен час – полиции. Когда сон все-таки сморил меня, к нему продолжало подмешиваться тревожное чувство опасности.
Оно не обмануло. До меня донесся голос:
– Сэр!..
Я очнулся и приготовился держать ответ. Передо мной стояли двое. Один сказал:
– Сэр, не хотите ли сэндвич?
В руках у него был коричневый бумажный пакет.
– Спасибо, нет. Я, кажется, заснул…
– О, извините, что разбудили. Сорри…
Молодые люди смущенно удалились, предоставив мне размышлять о глубине моего кенотического падения и упругости американской благотворительной сетки. И гадать, купил ли сердобольный молодой человек сэндвич специально для меня, или хотел поделиться собственным.
Вскоре из музея вышли дамы, и я сообщил им, что только что был принят за бомжа. Лада, как всегда, стала огорчаться за Россию, где никто бы сэндвича не предложил – лежишь и лежи, а Катя, как всегда, прошлась по моему непрезентабельному туалету, которого в Армии спасения даже как пожертвование не примут, но могут взять в музей старой одежды, я же упивался уникальностью свалившейся мне в руки виньетки. Но, записывая ее теперь, я вспомнил, что в “Жили-были” Шкловский рассказывает, как в восемнадцатом году Петр Григорьевич Богатырев (будущий знаменитый славист и переводчик “Швейка”) снял на улице шапку, чтобы вытереть лоб, и в ней тотчас “завелась керенка”. Так что подают и в России, во всяком случае, подавали.