А. К. Жолковский
Таня, которая всегда знала, как надо, решила, что свадьбу мы будем праздновать на даче, а так как своей у нас не было, то определила, на чьей – ее подруги Ксаны, вернее, ее отца, доктора экономических наук Павла Петровича Маслова. Получив через Ксану его согласие, мы поехали знакомиться и договариваться.
Собственно, знакомиться предстояло мне, Таня знала его давно. По дороге она рассказала, что он держится как русский барин, живет круглый год на даче, не употребляет, подобно Солженицыну, иностранных слов, ко всему советскому, включая преподаваемую им экономику, относится со здоровым цинизмом и гордится, что его отца, знаменитого экономиста, ругал Ленин.
Павел Петрович вышел открыть калитку и оказался высоким пожилым господином (ему был 71 год) с татароватым лицом, черными усами и казацкой выправкой. Пожимая мне руку, он проговорил нараспев, в нос и как бы в сторону:
– Ну что ж, довольно-таки бравый молодой человек… – Проблематичное в плане исконности слово он почти проглотил: вышло что-то вроде “мраауый”.
Разумеется, “бравый” – давнее, дворянское заимствование, а такие в его словарь допускались, например “библиотека”, с ударением, разумеется, на “о”. Вообще, весь его славянофильский пуризм был чистой воды стилизацией. Живя с отцом в эмиграции, он овладел тремя европейскими языками, на международных конференциях говорил без переводчика, а в заглавиях его научных трудов (“Бюджетный индекс”, “Статистика в социологии”) русские слова вообще не встречались. На участке красовалась надпись: Do not walk on grass before kossing (“По траве до косинга не ходить)”, а над толчком в нужнике: Stand up closer: it is shorter than you think! (“Становись ближе – он короче, чем ты думаешь!”)
В загородном доме у него оказалась библиотека на многих языках, и я взял почитать мемуары Андре Мальро по-французски, а когда чуть ли не через год вернул книгу, он удивился, видимо, совершенно забыв о ней: “Вот, а Солженицын говорит, что в России нет порядочных людей”. Была ли в этой фразе скрытая полемика с дочерью, любившей повторять, что в России нет порядочных женихов, не знаю. Тема безвозвратно ушедшей в прошлое порядочности была у него излюбленной, и ему принадлежало вошедшее в наш обиход выражение “нерукоподаваемая личность”. А беседуя в кулуарах свадьбы с папой, он похвалил Таню так: “Это находка, порядочных нонче нет”.
Когда в тот первый визит мы попрощались и двинулись к калитке без вещей (не помню, почему оставленных у него в багажнике), он спросил:
– Поклажу-то забирать будете?
Роль зощенковского помещика, который “через все ваши революции сохранился” и живет в собственной усадьбе (по сюжету – в сумасшедшем доме), он играл до конца и умер, прожив лишь на три года меньше, чем его отец (1867-1946; 1902-1978). В последний год его жизни Ксана вышла замуж за шведа и в дальнейшем уехала за границу, как и другая его дочь. Мы с Таней тоже уехали, а когда разошлись, она вышла за американо-канадца. Видимся мы в основном на даче под Москвой – у другой ее подруги.