А. К. Жолковский
Когда кто-то умирает, мы справляемся, сильно ли больной страдал, и, узнав, что смерть была легкой, радуемся за него, особенно, если ему повезло умереть во сне, вообще ничего не заметив. Меня эти надгробные причитания в мажорно-идиллическом ключе всегда коробили (хотя в их исполнении я достиг положенного мастерства), и однажды я высказал свои толстовские претензии вслух.
Радуемся мы не за покойного, сказал я, а за себя. Обсуждая в безопасном третьем лице его предсмертные муки, а в идеальном случае – их отсутствие, и обращая их таким образом в ритуальный conversation piece, мы проводим общественное мероприятие по цементированию нашего морального благосостояния. Покойного это мало касается. Даже если перед смертью он страшно мучился, его, носителя этих мучений, а значит, и самих этих мучений, больше нет, их ВООБЩЕ НИГДЕ НЕТ. Но раз нет ни мучений, ни их радующего нас отсутствия, то говорить, собственно, не о чем. То есть говорить-то можно и, пожалуй, нужно, но именно и только в смысле дальнейшего укрепления общества взаимного восхищения.
Мой собеседник нашел эту деконструкцию неубедительной, ибо таким образом подрывалась ценность не только предсмертных, а вообще всех человеческих переживаний, что я вряд ли имел в виду. Разумеется, любые переживания могут рассчитывать на вечную прописку в Книге Судеб. Но у этой Книги (в отличие от Бога) есть мирской извод – тексты, доступные опыту агностика, особенно литературоведа. Если переживания получают ценность только в книге, в пересказе, то искомое разграничение состоит, видимо, в том, кому выгоден, кого возводит в ранг автора и венчает нобелевскими лаврами порождаемый нарратив, – кто оказывается полноправным субъектом переживаний. Не испытавший предсмертных мучений покойник явно не может претендовать на эту роль и без борьбы уступает ее своим ритуальным соболезнователям. Немного больше авторских прав у страдальца, но если его муки не были претворены в какую-то поучительную притчу, то простая их сочувственная констатация выигрышна опять-таки, в первую очередь, для пересказчиков. То же относится и к непредсмертным, повседневно-житейским переживаниям рядовых граждан, пока и поскольку они не одухотворяются сюжетослагающим, жизнетворческим драйвом, позволяющим констатировать, что жилось, переживалось и умиралось не зря – есть что вспомнить и рассказать.
Собственно, все человеческие переживания предсмертны и, значит, равны. Но некоторые – равнее, если поверить лицемерные поминальные вздохи более солидным, на мой вкус, жанром литературной рецензии.