заметки о поэтическом мире Булата Окуджавы
A. К. Жолковский
1. ИЗ ЧЕГО СДЕЛАН “СТАРЫЙ ПИДЖАК”
Начать можно с любого стихотворения — в уверенности, что нити от него протянутся к остальным текстам поэта.
Я много лет пиджак ношу.
Давно потерся и не нов он.
И я зову к себе портного
и перешить пиджак прошу.
Я говорю ему шутя:
“Перекроите все иначе.
Сулит мне новые удачи
искусство кройки и шитья”.
Я пошутил. А он пиджак
серьезно так перешивает,
а сам-то все переживает:
вдруг что не так. Такой чудак.
Одна забота наяву
в его усердье молчаливом,
чтобы я выглядел счастливым
в том пиджаке. Пока живу.
Он представляет это так:
едва лишь я пиджак примерю —
опять в твою любовь поверю…
Как бы не так. Такой чудак.
Почти каждая строчка “Старого пиджака” перекликается с целой серией сходных ситуаций и оборотов речи, излюбленных Окуджавой.
(1а) Я много лет пиджак ношу, ср.: Сто лет подпираю я небо ночное плечом; Не тридцать лет, а триста лет иду, представьте вы…; Легко и грустно век почти что прожит; Целый [вариант: третий} век играет музыка; И ваше платье цвета белой ночи / Мне третий век забыться не дает; Но если целый век пройдет и ты надеяться устанешь…; Куда он сам сто лет спешил…
Общий тематический множитель – инвариант – этих фрагментов можно сформулировать приблизительно так:
(1б) трудное / гиперболизированно долгое/ значительное существование чего-то рядового.
Пойдем дальше. (2)(а) …пиджак ношу. / Давно потерся и не нов он, и само заглавие “Старый пиджак”, ср.: Потертые костюмы…; поношенный сюртук зеленый; помятые сюртучки; шинели рваные;…старую мантию; Не в доспехах и не со шпагой, / А в рабочем своем пиджаке; Она в спецовочке, в такой промасленной; И в прекрасных залатанных крыльях…; Пальтишко было легкое на ней / … / И старенькие туфельки ее; Еще подметки не пооторвались; Моцарт на старенькой скрипке играет; … Не сходя с музыкантских мозолистых плеч: Из рук твоих натруженных…
(б) инвариант: потертость, поношенность, в частности, старой одежды и обуви, натруженность. Продолжим чтение.
(3)(а) И я зову к себе / …И …прошу, ср.: Если ты позвала вдруг меня; Все тенью была – никуда не звала: Но позови – цигарки под каблук…; Как будто трубы медные зазвали / Куда-то горячо и далеко; Ерошат шерсть и просят молока; Прошу у вас прощенья за раннее прощанье…; Волна соленая задушит, / Ее попробуй упросить…
(б) инвариант: зов, призыв, просьба.
Повидимому, именно с этим инвариантом связано пристрастие Окуджавы к грамматическим формам типа
(4) (а) Перекроите вес иначе, ср.: Не оставляйте стараний, маэстро…; Вы пропоите / . . . / Вы взгляните…; Метите! Метите!; Живите будто заново, все начинайте снова; Берегите нас, поэтов…; Не мучьтесь понапрасну; Давайте восклицать…; Возьмемся за руки…; Давай, брат, отрешимся…; Попридержи коней, поговорим; Ах, Надя. брось…; Не верь войне…; Неужели ты не видишь?..; Зачем отчаиваться, мой дорогой?; Клянусь, что…; и т. п.
(б) инвариант: императивы вежливого и обычного 2 л. ед. ч., 2 л. мн. ч. и инклюзивного 1 л. мн. ч.; вопросы и прочие глагольные обращения; обращения-существительные.
А если ту же 1-ю строчку 2-й строфы рассмотреть не в грамматическом, а в лексико-семантисеском плане, она потянет за собой другую цепь фрагментов:
(5) (а) Перекроите все иначе /. . ./ И перешить пиджак прошу / …новые удачи… перешивает, ср.: Он переделать мир хотел; О, чтобы было все не так, чтоб все иначе было; Новый вид предметам придает; Вдруг начнется, что еще не началось; Какие ждут нас перемены; Мы – школьники. Агнешка, и скоро – перемена (каламбур); А лесу платья старые тесны; …Утро новое горит. / Все оно смывает начисто,/ Все разглаживает вновь; Расправляют помятые сюртучки; Мундиры [вариант: портянки] выстираны к бою; …старую мантию так аккуратно зашила; У них кошелки в новых латках.
(б) инвариант: близость и желательность перемен, иного, нового, в частности обновления и очищения одежды.
Далее:
(6) (а) Сулит… удачи / . . . / Опять… поверю… / Как бы не так, ср.: Какие мне удачи открывались!: Счастливой подковкою [т. е. залогом надежды] там шевелится она; Просто нужно очень верить / Этим синим маякам; Я верую в мудрость твою, / Как верит солдат убитый, / Что он проживает в раю; Ведь у надежд всегда счастливый цвет / . . . / Особенно, когда надежды нет; О надежда /… / Даже если вдруг потеряна, как будто не была, / Как прекрасно ты распахиваешь два своих крыла.
(б) вера/надежда на счастливый исход и сознание ее необоснованности.
В свете оксюморонов типа ‘безнадежной надежды’ проясняется и тематическая функция ряда других повторяющихся мотивов:
(7) (а) Я говорю ему шутя /…/ Я пошутил. А он… / Такой чудак /… / Как бы не так. Такой чудак, ср.: Но он игрушкой детской был / … / А сам на ниточке висел, / Ведь был солдат бумажный; Громко в картонные трубы трубя; Ребята уважали очень Леньку Королева / И присвоили ему званье короля; И муравей создал себе богиню/ По образу и духу своему; Грибоедов… идет… / Словно вовсе и не было дикой толпы / И ему еще можно пожить;/… / Словно… / Словно верит она в петушиный маневр [т. е. в то, что Петухи… пророчат восход], / Как поэт торопливый в строку.
(б) ненастоящий, модальный, условно-поэтический статус изображаемых идеальных состояний и ценностей и веры в них.
Продолжая в том же духе, выделим следующий ряд фрагментов:
(8) (а) Серьезно так перешивает / …забота… / В его усердье молчаливом, ср.: Построй мне дом, меня любя, / Построй, продумав тонко; Нарисуйте и прилежно и с любовью; Чтобы со сноровкою самою будничной / И с прилежанием на челе…; Не оставляйте стараний, маэстро; Вдруг старательно старый запел соловей; …зря ты, наверно, старалась; И стыдно мне за мелкие мои старанья.
(б) старания, диктуемые любовью, стремлением к идеалу.
Обратим теперь внимание на определение к слову усердье:
(9) (а) В его усердье молчаливом, ср.: Как много, представьте себе доброты / В молчанье, в молчанье; … возле вас все львы. / Они вас охраняют молчаливо; Ей теплые пальцы и тихие губы нужны; Но вышел тихий дирижер /. . . / И все затихло, улеглось и обрело свой вид; И тихая скрипка Растрелли послышится вам; Безмолвный разговор они вели, / Красивые и мудрые, как боги, / И грустные, как жители земли.
(б) молчание, тихий грустный колорит как выражение подлинности.
Но вернемся к 3-й строфе:
(10) (а) А сам-то все переживает /. . . / Одна забота /. . . / Чтобы я выглядел счастливым, ср.: Я вся – в тревоге и заботе… / Изнемогаю от любви; Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи / Крушенье, крушенье; …Он переделать мир хотел, / чтоб был счастливым каждый; Он наклоняется – помочь готов; Вот вы с ними рядом живете, / А были вы с ними добры?; Будьте, дети, добры и внимательны к женщине.
(б) сочувствие, забота, доброта, помощь,
А теперь присмотримся к одной из прочитанных строчек в грамматическом плане.
(11) (а) Чтобы я выглядел счастливым, ср.: Чтоб был счастливым каждый; О чтобы было все не так, / Чтоб все иначе было…; Шла битва за этот цветок, / Чтоб вы ощутили руками / Надменный его холодок…; И в сердце ударит, чтоб сонную кровь отворить; Сыграй мне что-нибудь такое, / Чтоб краска схлынула с лица /. . . / Чтоб ни печали, ни покоя…
(б) обороты с чтобы, выражающие телеологичность жизни, в частности, направленность к чаемым переменам.
Другой характерный оборот находим в непосредственно следующей строке:
(12) (а) …счастливым / в том пиджаке, пока живу, ср.: Пока с тобой мы живы, / Все будет хорошо у нас с тобой; Покуда ночка длится, / Покуда бричка катит, /Дороги этой дальней / На нас с тобою хватит; Пока ж не грянула пора / Нам отправляться понемногу…; …Дышит… / Камышом, пока он колышется… / И влюбленно недолгий свой век перелистывает; Пока земля еще вертится… / Дай передышку щедрому… / Пока ей еще хватает времени и огня…
(б) пока X, — все в порядке (несмотря на краткость жизни, возможна передышка).
Еще один излюбленный союз открывает 2-ю строку последней строфы:
(13) (а) Едва лишь я пиджак примерю, ср.: Все стало на свои места, едва сыграли Баха; Едва вы окажетесь тут, / Как в колокола купола золотые ударят; Он входит… / Лишь стоит под рукой дверям / Едва-едва качнуться; И мы позабываем обо всем, / Едва лишь хлопья звезд опять повалят с неба; Мы слетаемся, как воробьи, / Стоит только снегу стаять…; Забудешь… позднюю утрату, / Когда луны колеса затренькают по тракту.
(б) едва (лишь) X, — как сразу ценный V.
Выделим теперь в той же строчке другой элемент:
(14) (а) Едва лишь я пиджак примерю, ср.: Как в ателье последняя примерка…; …Цветет уже иной любви предвестьем; Когда трубач над Краковом возносится с трубою, / Хватаюсь я за саблю с надеждою в глазах; И золотую шпагу нервно / Готов я выхватить. грозя…; Но привычно пальцы тонкие / Прикоснулись к кобуре; И срывая очки, как винтовку с плеча…: …барабанщик в руки палочки кленовые берет; …Извлекают свои допотопные скрипки; Она шевельнулась во мне. / Она еще очень неспетая; Очень важное слово готово пролиться, / Как пушинка, дрожит на печальной губе…
(б) предвестия чего-то очень ценного, начинательные жесты.
(15) (а) Опять в твою любовь поверю, ср.: Отступает одиночество, / Возвращается любовь; О, Надежда… / . . . / Похороненная заживо,/ Являешься опять; Все мне чудится, что вот, за ближайшим поворотом / Короля повстречаю опять; …чтоб, помешав нам спать, / О том, что мы позабыли, / Строго напомнить опять; Воспитываю… / Надежду – не терять надежды, доверие проснуться вновь; А шарик вернулся, а он голубой; Вы начали прогулку с арбатского двора, / К нему-то все, как видно, и вернется…
(б) возвращение любви, надежды и т. п.
2. ОСНОВНЫЕ КОНТУРЫ ПОЭТИЧЕСКОГО МИРА ОКУДЖАВЫ
Как и ожидалось, текст “Старого пиджака” оказался плотно покрыт сетью соответствий с другими стихами поэта. Стихотворение как бы состоит из готовых блоков — поэтических инвариантов его автора. В рамках теории поэтических миров отдельный текст может рассматриваться либо как индивидуальное претворение поэтического мира данного автора, либо исключительно как манифестация инвариантов, то есть, как текст, не отличимый от других текстов того же автора. Именно в таком плане нас будет интересовать “Старый пиджак”. Но и эта, более скромная задача потребует очертить всю систему инвариантов поэта – чтобы, указав место, занимаемое в ней мотивами, представленными в данном тексте, осмыслить его в свете поэтического мира в целом. Оговоримся, что здесь под миром Окуджавы понимается система мотивов, инвариантных для его стихотворных текстов (проза не учитывается), рассматриваемых как единое и замкнутое целое (различие между текстами песен и собственно стихами игнорируется, музыка просто отбрасывается).
Мир Окуджавы дуален (характерная строчка — Спят тела, не спится душам) и символичен. Он строится на концепции идеала, стоящего над тяжелой реальностью и позволяющего надеяться на его воплощение в ней. Сформулируем центральную тему следующим образом:
(16) (а) полюсы: тяжелая, будничная реальность / высокий, светлый идеал;
(б) оппозиция и медиация: неполное противопоставление полюсов; неуверенный (“модальный”) оптимизм.
Очерк манифестаций этой темы мы начнем с краткой характеристики полюсов и соотношений между ними, а затем рассмотрим конкретные способы медиации.
2.1. 0трицательное начало.
Негативный полюс поэтического мира Окуджавы складывается из двух основных тематических компонентов;
(17) собственно негативность в любых ее неприятных, губительных и т. п. проявлениях;
(18) категоричность: (а) стеснение свободы, подчинение, зависимость и/или (б) лишенность, отсутствие.
По материалу, манифестации отрицательного полюса удобно разделить на мотивы, связанные с практической расстановкой сил в реальном взаимодействии человека с жизнью, и эмоциональные и морально-этические категории<./p>
Представление Окуджавы о condition humaine — в масштабе как человеческой жизни в целом, так и повседневных нужд рядового человека – далеко от легкомысленного оптимизма. Отрицательный баланс реализуется либо просто как ‘тяжесть жизни’, либо с заострением до ‘нехватки, непреодолимости’, стр. (19) и (20).
(19) тяжесть жизни – факторы, гнетущие человека, стесняющие его свободу и т. п.: (а) трудность; (b) дела; (с) усталость; (d)непогода; (е) война; (f) боль; (g) слабость рядового человека, плохая еда, прокуренность; (h) убогость быта; (i) снашивание, потертость, старение; ср.:
(а) Скажите: легко ли? легко ли? / Вкус горечи в каждом глогке;
(b) Все ты мечешься день-деньской, / Среди стен четырех маешься, Все нас из дому гонят дела, дела, дела;
(с) Мой конь притомился, стоптались мои башмаки: Ты устал, человек…; Век короткий – дорога длинна;
(d) По Смоленской дороге – метель в лицо, в лицо; И давит меня это небо и гнет…; Потемнят меня ветра,/ Дождичком окатиг; И поздний дождь за окном стучал;
(е) Когда свинцовые дожди / Лупили так по нашим спинам, / Что снисхождения не жди; Война нас гнула и косила; Над безумною рекою/ Пулеметный ливень сек;
(f) И темячко как бы к дождю заныло; И боль, что скворчонком стучала в виске;
(g) Пешеходы твои люди невеликие; А вот идет человечек, / Маленький, смешной человечек; Худы его колени / И насторожен взгляд; А я жевал такие сухари…; И разлукой, и кровью, и хлебом мякинным; А есть слова: /. . . / Махоркою прогорклою дымят; см. также (2) ;
(h) Тусклое здесь электричество, / С крыши сочится вода…= В нашем доме / . . . / Сквозняки, сквозняки. /Да под ветром корежится крыша…; Оттого-то, знать, невесел / Дом, в котором мы живем;
(i) Деньги тратятся и рвутся, / Приминается трава; Траву взрастите – к осени сомнется; Их состарило время – века и заботы; Первый гвоздь в первой свае ржавеет…; ср. также ‘трудность’, ‘рядовое’ в (1); ‘потертость, натруженность’ в (2); ‘краткость и тяжесть жизни’в (12).
(20) нехватка: (а) сил; (b) еды; (с) денег, времени; (d) жизненного срока; (е) сгорание человека; ср.:
(а) Когда мне невмочь пересилить беду…; Ты падаешь навзничь, без сил; Хватило б только пота…; Откуда им уже не вылезти, / Не выползти на белый свет; Отбиваюсь в изнеможении… / Кричу, обессилев, через хрипоту: / “Пропадаю!”;
(b) Но нехватило супа / На всей земле ему: И все же нехватало синего-синего / . . . / …как каравая сытного; Пятеро голодных сыновей и дочек…;
(с) Денег все не соберем; Дорога, слишком дорого берешь /. . . / Разве хватит ног, чтоб уплатить?; …что времени у нас в обрез / И кошельки пусты без серебра;
(d) Только им слегка тесны / Сроки жизни человечьей, / Как недолгий бег весны; Остается век, полвека, год, неделя, час, / Три минуты, две минуты, вовсе ничего; …Быть недолго молодым, / Скоро срок догонит…;
(е) Человек… / Медленно сгорает /… /Время… / Словно пламя спички на мосту, / Гасит красоту: И он шагнул однажды / И так сгорел он ни за грош…; Коротки наши лета молодые, / Миг, и развеются, как на кострах…
В эмоциональной и морально-этической сфере основными проявлениями отрицательного начала оказываются: ‘одиночество’, ‘вражда’ и ‘расчеты’.
(21) одиночество, разлука, прощание: Вместо свадеб разлуки и дым; На окраине разлуки. / На околице беды; В миг расставания, в час платежа, / в день увяданья недели; … пора / Нам отправляться понемногу… / Чтоб не пропасть поодиночке; Вокзал прощанье нам прокличет / . . . / Шлагбаум руки разведет.
(22) вражда, злоба, обида: Поэтов травили, ловили…; Все мы топчемся в крови…; Пока друг другу глотки рвете; Пробралась в нашу жизнь клевета / . . . / Поминая тебя, проклиная…; Не клонись-ка ты, головушка, / От невзгод и от обид; …Когда под ребра бьют; И сквозь всякие обиды,..
(23) расчеты, корыстные чувства: Здесь тряпками попахивает так, / Здесь смотрят друг на друга сквозь червонцы; Их хлебом. корили, сильнее лупили; К чему вино, кино, пшено, квитанции Госстраха?..; Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать.
Полного подобия между “духовными” мотивами (21)—(23) и “практическими”(19)—(20) нет, но есть существенные сходства. ‘Вражда’ — своего рода духовный эквивалент ‘тяжести’, ‘разлука’ содержит характерный момент ‘лишения’, а ‘расчеты’ означают, что в духовную сферу проникает приземление-материальная сторона жизни, а главное — ‘категоричность, стеснение’.
2.2. Положительное начало.
За отрицательным полюсом, господствующим в действительности, прозревается некая высшая, осмысленная и целесообразная реальность, образующая положительный полюс, причем Окуджава склонен к прямому, “декларативному”называнию высших ценностей:
(24) Поэзия встала над прозой / . . ./И в будничном вашем .движенье, / Быть может, и скрыта как раз / Вся сугь пережитых сражений / И даром не сказанных фраз.
Поскольку положительный полюс представляет собой противоположность отрицательного, его имеет смысл рассматривать одновременно с характером оппозиции между ними. Из двух составляющих отрицательного полюса лишь ‘собственно негативность’ отвергается более или менее последовательно, ‘категоричность’ же—в своих ипостасях ‘лишенности’ и ‘стеснения’ — часто окрашивает и манифестации положительного полюса. Даже в “раю” лирический герой Окуджавы остается в каком-то смысле убогим (‘лишенность’) и зависимым (‘стеснение’) от некой высшей силы. В этом и проявляется ‘неполнота оппозиции’ между полюсами (см. (16б)).
Ряд положительных мотивов представляет собой, простое обращение соответствующих отрицательных. Так, всему ‘гнетущему, будничному’ и т. п. противостоит
(25) (а) высокое; (b) светлое; (с) прекрасное; (d) лучшее:
(а) Вы не прячьтесь, вы будьте высокими; Текла она, высокая дорога; Меж высокой судьбой и жильем,..; Человек стремится в простоту / Через высоту;
(b) И чудится музыка светлая; …В душе становится светло;
На табличку светлую подышат; …Что-то светлое и молодое;
(с) Ты красив, человек!; Красивые и мудрые, как боги;
И высоко прекрасные вскинуты брови; Но кларнетист красив, как черт,/ флейтист, как юный князь, изящен…
(d) Наверное, самую лучшую / …песенку…; И самые лучшие люди…; Лучшая сердцу отрада – /Два твоих тонких крыла.
В противовес нехватке, стесненности, расчетам и корыстным чувствам положительный полюс характеризуют:
(26) безмерность, щедрость, доброта: …три судьи милосердных/ Открывают бессрочный кредит для меня: Любовь его безмерна…; …Торбой ли под мордой, чтоб вволю зерна? / Голубой ли ящерицей апрельской реки, / Что к копытам липнет, так. задарма? / . . . / И сама ты, теплая, на все щедра; Сосуд добра до дна не исчерпать; Давайте жить, во всем друг другу потакая; см. также (10).
Наконец, антитезой ‘одиночеству, разлуке’ и ‘вражде, злобе, обидам’ служат
(27) дружба, застолье, любовь, равенство: Шофер автобуса мой лучший друг; И друзей созову, на любовь свое сердце настрою/. . . / Собирайтесь-ка гости мои на мое угощенье: У нас компания веселая, большая; Мы берем их пальто, приглашаем к столу; Говоришь ты мне слово покоя, / Говоришь ты мне слово любви; Любовь, любовь – такое государство, / Где… / Все ровно пополам, все на двоих; О великая вечная армия, /. ../ Где все рядовые: ведь марашалов нет у любви!; Грош цена тому, кто встать / Над другим захочет; ср. также (10).
Более интересны случаи неполной оппозиции полюсов.
Так, негативный момент ‘лишенности’ сказывается в определенной аскетичности, бесплотности, “бледности” идеальных состояний, вспомним хотя бы (9) ‘тихий колорит, молчаливость’. ‘Тишина’ состоит, по сути дела, в отрицании, устранении реальных свойств, в данном случае ‘шума, слов’. Аналогичной “стерилизующей” операцией определяется и другой излюбленный мотив Окуджавы:
(28) чистое, честное: Наш путь предельно чист; О были б помыслы чисты: Но если всмотреться в движение чистой струи; Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных; Я себя узнаю, / Потому что здесь воздух очищен; Кисти в чистом серебре /. . . / Маляры всегда честны…; ср. также примеры ‘чистки одежды’ в(5).
Неполное обращение негативного элемента ‘стеснение, несвобода’ сказывается на положительном мотиве
(29) (а) главное; (b) строгое; (с) нужное; (d) святое, единственное; (е) порядок, телеологичность; (f) каждому свое;
(а) И наступила главная проверка; Наш главный полдень на земле;
(b) И строго ложатся слова /. . . / Та самая главная песенка…; Строгая женщина в строгих очках; Встает рассвет светло и строго; …когда нас выплеснет из окопа четкий приказ;
(с) Просто нужно очень верить; Не забывайте учиться / Этому нужному дню; Значит, нужен тебе я и важен…;
(d) Я единственный, праведный, твой; На той единственной, гражданской; Но та, что с левой стороны, святая мышца в человеке;
(е) Все так устроено. Не наугад…; Не случайны с древних лет/ Эти чашки, эти ставни…; Молюсь прекрасному и высшему/ Предназначенью своему; Представьте, она понимает призванье свое; Все так правильно в этом краю;
(f) Лишь те, кому нужно, уснули, / Но те, кому нужно, не спят. / Те, что справа стоят, – стоят, / Но те, что идут, всегда должны /Держаться левой стороны.
Заметим, что с одной из стилистических проекций телеологичности мы уже знакомы — см. выявленные в (11) обороты с чтобы; многочисленны в текстах Окуджавы и другие союзы цели – затем, зачем, к чему, потому. Аналогичным образом мотиву ‘каждому свое’ соответствуют
(29′) обороты типа свой X, ср.: …все …обрело свой вид. / Все стало на свои места…; И сразу на свои места становятся предметы; Ах, мне бы уйти на дорогу свою; Они как будто живые души, / Которым нужно сказать свое.
Кстати, в мотиве ‘каждому свое’ особенно отчетливо виден рефлекс, отбрасываемый ‘категоричностью’ негативного полюса (в отличие от полного ее отвержения, скажем, в мотиве (26) ‘безмерность’). Впрочем, даже столь безусловно положительный мотив, как (27) ‘дружба, застолье, равенство’, не лишен негативного налета. Во-первых, как видно из примеров, ‘застолье’ носит далеко не раблезианский характер (что соответствовало бы ‘безмерности’), а лишь воплощает сугубо духовный и категорический императив ‘доброты’. Во-вторых, ‘равенство’, которое должно бы отменять ‘расчеты’ и ‘стеснение’, вовсе не означает ‘безмерной свободы’, представляя собой определенный, вполне строгий и размеренный ‘порядок’, чуть ли не домостроевский “чин” (государство, армия, все рядовые, ровно пополам, по чину и званию и т. п.). Очевидна также некоторая бесплотность (“стерильность”) безусловно положительного мотива (25) ‘высокое, светлое’.
2.3. Проблемы медиации.
Хотя в оценочном плане Окуджава явно на стороне положительного полюса, медиация между полюсами имеет тенденцию к амбивалентности. Этому способствуют (а) неполнота оппозиции по ‘категоричности’; (b) наличие мотивов, вполне амбивалентных даже по признаку ‘собственно негативность’; (с) робкий, неуверенно-модальный характер оптимизма по поводу фактической ситуации.
Мотивам, реализующим ‘модальность’ медиации, мы уделим основное внимание. Подчеркнем, что если на элементе ‘модальность’ как-то отражается одно из проявлений ‘категоричности’ — ‘лишенность’, то полностью отсутствует другое — ‘стеснение, подчинение’. Иначе говоря, это принудительное начало, присутствующее как в негативной реальности, так и в идеале, начисто исключено из арсенала средств осуществления идеала. Медиация по Окуджаве это, так сказать, “медиация с человеческим лицом”. В результате возникает
(30) оппозиция между категоричностью высшего начала (строгого, главного, телеологичного и т. п.) и модальностью, неопределенностью путей его реализации.
Некоторые способы медиации нам уже знакомы, ср.,
— во-первых, (9) ‘молчание, тихий, грустный колорит’, которым окрашен не только положительный полюс, но и модальность его осуществления;
— во-вторых, (7), где сформулирован ‘ненастоящий, условно-поэтический статус’ положительного начала и приведены разнообразные примеры; продолжая их список, следовало бы включить в него характерные для Окуджавы мотивы ‘искусство, в частности, живопись, музыка’, ‘божественное’ и ‘рыцарски-артистическое’, которые совмещают положительный мотив (25) ‘высокое, светлое, прекрасное’ с элементом ‘иллюзорности, условности, невзаправдашности’, реализующим модальность;
— в-третьих, (4) различные формы императивов и других обращений, т. е. проявлений медиации в стилистической сфере, так сказать, грамматических модальностей.
Мы, однако, не будем задерживаться на детальном описании способов совмещения двух полюсов и положим в основу рассмотрения медиации типы материала, на который она проецируется. Мы начнем с преобладающей у Окуджавы неамбивалентной медиации, которую рассмотрим в трех сферах — мировосприятия, нравственной позиции и стратегии поведения, а затем обратимся к случаям амбивалентной медиации1.
>3. МЕДИАЦИЯ: ВОСПРИЯТИЕ МИРА
Мотивы этой сферы распадаются по временному признаку на три группы.
3.1. Взгляд в будущее: надежды.
Едва ли не самое употребительное лексическое гнездо у Окуджавы образует
(31) надежда и ее производные надеяться, надежный, надежно, ненадежный, безнадежный, имя Надежда (Надя, Наденька), близкие и противоположные по значению слова фортуна, сулить, удача, повезти, верить, вера, доверие, наверняка, наверно, сомнение, сомнительный, отчаиваться, отчаяние; символы надежды —маяки, подкова, крылья, паруса.
От цитирования примеров мы воздержимся, сославшись на приведенные в (6). Напомним, что их инвариант мы суммарно определили как ‘осознаваемо необоснованную веру/надежду’. ‘Надежда’ выражает не только ‘модальность, негарантированность’ счастливого исхода, но и низкую оценку субъективных возможностей ‘рядового’ человека, страдающего ‘нехваткой сил’, ‘лишенностью’, ‘зависимостью’ и потому испытывающего
(32) необходимость ”уповать на”: Я играть не умею, я слушаю только; Мне нужно на кого-нибудь молиться; Александр Сергеич помнит про всех; Мастер Гриша… / Все наладит… / На кого ж нам надеяться кроме (очевидны связи с мотивами ‘молитва’, ‘покровительство’, см. ниже (58), (61)).
Отдельно от ‘надежды’ следовало бы рассмотреть близкий к ней мотив ‘веры’, отличающейся более сильной, но и более “слепой” убежденностью в осуществимости идеала (о ‘слепоте’ см. ниже (46)). В плане стиля настойчивость ‘веры вслепую’ могут выражать
(33) восклицания и сочиненные двойные заверения, ср.:
Неправда… / Неправда, неправда, все враки…; И ты не верь, не верь в мое убийство; Это случится, случится, / Верю…; Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше…
Напротив, подрыву ‘веры’, которая, в сущности, предстает лишь как ‘желание верить’, служат характерные
(34) двойные модальности: словно верит она…; надо очень верить…; он представляет…: …поверю; подумайте …захотелось… поверить в очарованность свою (в последнем примере даже четыре степени модальности); ср. также ...чтобы я выглядел счастливым.
Другой стилистический способ демонстрации необоснованности ‘веры и надежды’ – уже знакомые нам по (6) оксюмороны типа надежд… когда надежды нет; представляет… поверю… Как бы не так.
Наиболее прямой и естественной манифестацией мечтательного характера надежд в орудийной сфере являются
(35) оптативно-сослагательные обороты типа о, если бы X!; может (быть), X: О, когда б только эти войска!; Ах, только 6 левкои, левкои…; Ах, мне бы уйти на дорогу свою…; Может быть, наконец, повезет мне в любви.
Поскольку спектр неуверенных модальностей достаточно широк, сослагательные обороты типа (35) могут включаться в состав более категорических утверждений типа
(36) (а) “был бы X, а У будет”; (b) “если бы не У, то не было бы и Х-а”;
(а) О, были б помыслы чисты, / А остальное все приложится; Много ли счастья мне надо; / Лишь бы ты в небе была; Была бы нам удача всегда из первых рук, / И как бы там ни мяло и ни било,/ В один прекрасный полдень оглянетесь вокруг, / А все при вас, целехонько, как было;
(b) Когда бы не’ было надежд, на черта белый свет?; Что прокляли б мы наш исхоженный шар,/. ../Когда б не малиновый этот пожар…
Еще более несомненным предстает торжество ‘высшей целесообразности’, скрытой за низменной видимостью, в изъявительных конструкциях типа ‘едва (лишь) X, как (сразу) У, проиллюстрированных в (13). Но и эта несомненность может в свою очередь подрываться, например, оксюмороном: едва лишь примерю — поверю – как бы не так.
К комплексу ‘надежды’ близка группа мотивов, уже непосредственно связанных с назреванием идеального будущего, ‘нового’, ср. выше мотивы (5) ‘близость и желательность перемен, очищения, обновления’ и (14) ‘предварительные стадии, начинательные жесты’. Обратим внимание на перекличку между мотивами (5) и (6) и оборотами (36) и (13) – по принципу ‘главное назревает за будничным и готово в нем проявиться, едва лишь…’ Приведем еще один мотив этой группы:
(37) ожидание, ср.: И все-таки я жду из тишины /… / Каких-то слов, которым нет цены; Там ждут и там не спят / Четыре года; Учитель мой, взъерошенный, как бес, / Живущий в ожидании добра: Все мне чудится: вот сойдутся дубы, и осины, и ели/ … / И вздохнут облегченно; Дождусь я лучших дней / И новый плащ надену…
Набор конкретных ситуаций и предметов, реализующих мотивы (5), (14), (37), — традиционно песенный:
(38) (а) порог; (b) весна; (c) утро, рассвет, петухи; (d) первое;
(а) У порога, как тревога, / Встанет новое житье; Дорога начиналась от порога; …для нас, выходящих с зарей из ворот…
(b) С улыбкой скворца и гонца / Весны, что еще не звучала; Март намечается великодушный / …март рожать; “Дежурный по апрелю” (название); Сладко спится на кой заре…
(с) Тбилиси утром голову подымет; Утро новое горит; Встань пораньше…; Иду по улицам его в рассветной тишине; Петухи в Цинандали пророчат восход;
(d) И первенца принять у первой почки; Дышит первой травой; Города начинаются с фунта гвоздей. / Первый гвоздь всех собратьев дороже.
3.2. Взгляд в прошлое: ностальгия.
При переводе в прошедшее время ‘модальный оптимизм’ опять-таки отказывает негативной реальности в признании ее подлинной сутью бытия, но с той разницей, что в этом качестве утверждается не будущее, а идеализированное прошлое. Возникает характерный мотив
(39) ностальгические воспоминания о прошлом, старом, старинном (перекличка с ‘нехваткой времени, краткостью жизни’ и ‘рыцарством’): Былое нельзя воротить… / А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем…; Где остро пахнет веком / Четырнадцатым с веком / Двадцатым пополам; Но взгляды слишком старомодны. / И жесты слишком благородны; Арбатского романса старинное шитье; Женщина, ваше величество / . . . / Просто вы дверь перепутали, /Улицу, город и век.
Совмещение ‘ностальгии’ с ‘будничностью, убогим бытом, потертостью и т. п.’, представляющими негативный полюс, дает мотив
(40) ностrальгия по (а) будничному прошлому; (b) детству и сохранившемуся старому; (с) последним экземплярам (данный мотив граничит с мотивом (44)) :
(а) Трамваи… / …сдают свой мир без жалобы / .. – / влетают в старые дворы / . . . / Туда, где старая Москва / . . . / В те переулочки заученные / … / В которых что-то есть задумчивое/ И что-то крендельное есть;
(b) Закрывают старую пивную, / Новые родятся воробьи, / Скоро-скоро переименуют / Улицу моей любви: Но маленький дворик арбатский / С собой уношу, уношу;
(с)”Последний мангал”, “Последний пират” (названия и сами стихотворения); см. также примеры ностальгически-сочувственного изображения ‘потертости и т. п.’ в (2).
Своего рода стилистической проекцией мотива (40) является пристрастие к старой топонимике —
(41) старые и старого типа названия улиц, площадей, городов, ср.: Никитские и Арбатские ворота, Арбат, Божедомка, Тверская, Ильинка, Петровка, Охотный ряд, Сивцев Вражек, Фили, Сенная, Фонтанка. Лиговка, Питер, Тарусса.
‘Ностальгия по прошлому, старому’ и ‘надежда на будущее, новое’ соотносятся друг с другом как контрастные вариации на одну тему. Как это часто бывает2, они совмещаются, давая уже знакомый нам мотив ‘возвращения’ (см- (15)). Его заостренная форма —
(42) воскресение, бессмертие (разумеется, в модальном ключе): Извозчик стоит, Александр Сергеич прогуливается; На Усачевке, возле остановки / Вдруг Лермонтов возник передо мной; Грибоедов… идет… / Словно и не его под скрипенье арбы/ На Мтацминду везли хоронить / . . . / Как прекрасно – упасть и погибнуть в бою, / И воскреснуть, поднявшись с земли; Нас ждет огонь смертельный, / И все ж бессилен он; Над Краковом убитый трубач трубит бессменно; И веточка умершая жива, жива3.
3.3. Взгляд на настоящее: видеть главное.
На материале настоящего та же конструкция, которая представала как ‘надежда на будущее’ и ‘ностальгия по прошлому’, дает мотив
(43) светлая, высокая сущность за низкой, будничной и т. п. видимостью, ср. примеры в (24), а также: Сами – в будничном наряде, / Кисти — в чистом серебре; С мелочами моими, грехами, / Я единственный, праведный, твой; Когда в прокуренных руках/ Так просто ты сжимаешь, / Ах, музыкант… черешневый кларнет; Худы его колени / И насторожен взгляд, / Но сытые олени / С его картин глядят.
Одна из постоянных конкретизациий этого мотива —
(44) образ двора, в частности арбатского, — совмещение ‘будничности’ (иногда ‘прошлого’, ‘детства’, ср. (40)) с ‘высокой духовной ценностью’, ср.: …тот гордый, сиротливый, / Извилистый, короткий коридор / От ресторана “Праги” до Смоляги, / И рай, замаскированный под двор; „Дороги окраинные / Сливаются все и к Арбату, представьте, текут; Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия; Просто вышла женщина / На арбатский двор /…/ Красивая женщина / С тесного двора.
Полной параллелью к настойчивой, пусть безнадежной, ‘вере’ в будущее является здесь
(45) (а) всматривание в скрытое чудо; (b) умение увидеть и выбрать за будничным главное:
(а) Встань пораньше… / …ты увидишь, как веселый барабанщик /…/ Но прислушайся, услышишь… и т. д.; Но если всмотреться… / И если внимательно вслушаться, оторопев, / – У песни бегущей воды эта рыбка – припев; …оглянетесь вокруг, / А вес при вас, целехонько, как было;
(b) Но из всяких неудач / Выбираю вам удачу; И все ж умудряется он, чудак, / На ярмарке поцелуев и драк, / В славословии и гульбе / Выбрать только любовь себе4.
Следующий мотив, казалось бы, противоречит ‘всматриванию’, а в действительности связан с ним отношением контрастной вариации; это
(46) (а) слепота; (b) забвение; (с) закрывание глаз даже на очевидное (ср. ‘слепую веру’ в 3.1):
(а) Счастливые слепые люди мне чудятся издалека; Тверская улица течет, куда — не знает; Не обращайте вниманья, маэстро, / Не убирайте ладони со лба; А музыкант играет вальс, / И он не видит ничего;
(b) И все просил огня, огня, / Забыв, что он бумажный; Забудешь первый праздник и позднюю утрату, / Когда луны колеса затренькают по тракту; Пейте чай, мой друг старинный, / Забывая бег минут;
(с) И срывая очки, как винтовку — с плеча, / . . . / И спешит Грибоедов навстречу судьбе, / Близоруко прищурив глаза; А строитель ничего не знает, / То есть, знает, но не признает; А мы рукой на прошлое: вранье; И смеюсь над ее правотой /…/ Как пропойца над чистой водою; И ты не верь, не верь в мое убийство…
Несколько особняком от “гносеологических” проблем ‘всматривания/ слепоты’ стоит
(47) передышка, довольствование нехваткой: Дай передышку щедрому, хоть до исхода дня; Где ж умещается человек? /… / Как умудряется он успеть?..; Дай надышаться Москвою /… / Придержи до поры и тоску и усталость…; Давайте жить, во всем друг другу потакая, / Тем более, что жизнь короткая такая.
Мотив ‘передышки’ — ответ на ‘нехватку времени, краткость жизни’ по принципу cape diem, но с акцентом не на гедонизме, а на уловлении в быстротекущем — ‘главного, высокого и т. п.’ Очевидно сходство с мотивами (43) ‘высокое за будничным’ и (45) ‘всматриваиие’, а также контраст с характерной метафорой ‘дни, годы = века‘ (см. (1)), которая тоже преодолевает ‘нехватку’, но не ‘занижением претензий’ (как в ‘передышке’), а ‘завышением возможностей5. Стилистическим эквивалентом ‘передышки’ можно считать оборот ‘пока X…’.
>4. МЕДИАЦИЯ: НРАВСТВЕННОСТЬ
Морально-этические мотивы определяются совмещением ‘любви’, ‘доброты, щедрости’, отрицания ‘расчетов’, установки на ‘главное’ и ‘слепоты’ к низким истинам. Мы разделили их на связанные с внутренней позицией личности и с отношением к другим людям.
4.1. Мораль: нерасчетливость.
Прямым отрицанием ‘корыстных расчетов’ и проповедью ‘щедрости’ является
(48) (а) презрение к материальным благам, бескорыстие; (b) пренебрежение “ценой” вещей:
(а) О, великая вечная армия, / Где не властны слова и рубли; …торговали / Довоенною роскошью. Без барыша/; Знать что-то есть сильнее, / Чем сбитые на сливках калачи; Пусть не золотое… (“Садовое кольцо”); И не за медяки, не за почести – просто так, по любови; О, вовсе не ради парада, не ради награды; Не вслушиваясь в титулы и званья;
(b) Мы за ценой не постоим; И себя не щадите, и все-таки…; И тает мое богатство, / И мне не жалко; Главное, это сгореть и, сгорая, не сокрушаться о том.
Другой аспект того же комплекса ‘бескорыстия’, но с упором на ‘слепоту’, иррациональность —
(49) нелюбовь к (а) подсчетам; (b) рассчитыванию, аргументации; (с) риск:
(а) Ни прибыли, ни убыли не будем мы считать, / Не надо, не надо, чтоб становилось тошно; Не гадали сонно, /Поровну, не поровну ль/…/ Мы его на граммы не развешивали; И сыплются зерна, и тают, / А кто их считает?
(b) Что гадать нам, удалось, не удалось; Моцарт отечества не выбирает / . . . / Скажем спасибо и этой судьбе; …бредни, / Кто самый первый, кто последний / . . . / Покуда спорите, кто прав; …Все рассуждения напрасны /…/ Теряют всякое значеньею/ Все изреченья мудрых книг / И умников нравоученья;
(с) Ни о чем таком сомнительном раздумывать нельзя /. . . / Тем, кто жаждет не высиживать, а падать и взлетать; И нам с тобой нельзя не рисковать; …от всей души, рискуя; Там напропалую… / …всегда правы… / Что ж мы осторожничаем?
‘Бескорыстие’ и ‘нелюбовь к подсчетам’ варьируют, в сущности, единую установку, ориентирующуюся только на ‘главное’ и сознательно игнорирующую мишуру (ср. мотивы (43) , (45), (46)), –
(50) не обращать вниманья, отрешиться, понять, что “не в этом дело”: Не обращайте вниманья, маэстро; Вы наплюйте на сплетников, девочки; Давай, брат, отрешимся, давай, брат, воспарим; “Куда вы все? Да разве в этом дело?”; Что ж мы осторожничаем? Мудрость не в этом / … /Да не суетитесь вы! Не в этом счастье. / Александр Сергеич помнит про всех…; Спешите же… / Все остальное – вздор.
Между иррациональной установкой всей серии “агностических”мотивов — (46), (49), (50) — и убеждением в наличии у вещей абсолютного высшего смысла есть противоречие, восходящее к оппозиции (30) ‘категоричность идеала / модальность медиации’. Одним из способов примирить это противоречие является мотив, парадоксально совмещающий ‘риск’ и ‘высшее, главное’ с ‘расчетами’, которые благодаря этому предстают уже в положительном свете. Это
(51) подведение последнего итога, иногда рискованное: Когда придет дележки час…; Мы сведем с ними счеты потом; Ну давай, как в канун годового отчета / . . . / Мы положим на стол канцелярские счеты / . . . / Все припомним, сочтем и учтем; И наступила главная проверка, / Как в ателье последняя примерка (‘последняя предварительная стадия’!); Когда-нибудь окончится осенний рейс, / И выяснится, наконец. кто прав (sic! — в противовес осуждающему Покуда спорите, кто прав в (49)); Прожить бы жизнь до тла, / А там пускай ведут / . . . / На самый страшный суд / . . . / Семь бед – один ответ, / Ответ один – пустяк.
Еще одна характерная моральная установка —
(52) гордость, надменность, иногда напрасные (ориентация на ‘главное’, стремление быть ‘выше’ ‘будничного’, основа ‘рыцарства, аристократизма’ и таких “медиаций свысока” как ‘щедрость’, ‘покровительство’, а также ‘безнадежной надежды’); Гордый бессмертьем своим непреклонным…; …тот гордый, сиротливый, / Извилистый короткий коридор (Арбат); Только гордость одна и осталась… Далеко ли на ней улетишь?; безутешны и горды, / На окраине разлуки, / У околицы беды; Шагают, как великие князья, – / Как будто безнадежно, но надменно.
4.2. Этика: прощение.
Так сказать, нейтральную ступень этического комплекса Окуджавы представляет мотив
(53) (а) прощение (ответ на ‘обиды’ в духе ‘доброты’); (b) виноватость, извинение (совмещение с ‘просьбами, призывами’ и позой ‘слабости, упования’):
(а) Не помню зла, обид не помню; Царь небесный пошлет мне прощение за прегрешенья; Мартынов – что… / Он невиновен. Я его простил; Великодушным я обязан быть / . . . / Прощаю все обиды / . . . / Я чувствую себя последним богом, / Единственным умеющим прощать;
(b) И прощенья прошу за неловкость мою; Прошу у вас прощенья за раннее прощанье,/ За..; Простите пехоте…; Две руки виновато губами ловя / . . . / Покаянный услышу я голос ее; А как третья война — / Лишь моя вина…
Заостренной до парадокса манифестацией того же этического принципа является христианская заповедь ‘любви в ответ на зло‘, многократно варьируемая Окуджавой и даже проецируемая в физическую сферу (ср. картинки примирения враждующих стихий типа Осенний первый дождь спокойно шел / И не мешал огню, и было ярко). Итак:
(54) (а) любовь вместо злобы; (b) любовь, а не война:
(а) Не нужно придавать значения злословью /… / Давайте жить, во всем друг другу потакая; И слова рожденного сладость / Была им превыше, чем злость; Он слишком осторожно мне руку подавал / . . . / Но с каждым днем все чище, все злей его люблю; Все ухищрения и все уловки / Не дали ничего взамен любви… / Сто раз я нажимал курок винтовки, / А вылетали только соловьи;
(b) И срывая очки, как винтовку – с плеча, / И уже позабыв о себе, / Прокричать про любовь навсегда, сгоряча / Прямо в рожу орущей толпе!; …Когда… / И командиры все охрипли… он брал команду над людьми, / Надежды маленький оркестрик под управлением любви; Часовые любви… / О, великая, вечная армия / . . . / О, когда б только эти войска/, Все мы топчемся в крови, / А ведь могли бы… / Реки, полные любви / По тебе текли бы!
5. МЕДИАЦИЯ: СТРАТЕГИЯ ПОВЕДЕНИЯ
Прагматические мотивы — третья и последняя ступень нашего восхождения от восприятия действительности к занятию духовной позиции и, наконец, к реальному действию, каковое может характеризоваться большей или меньшей степенью ‘модальности’ и ‘социальности’ (так, ‘просьбы’ модальнее, но зато социальное ‘стараний’).
5.1. Индивидуальная практика: старания.
Со ‘стараниями’ мы уже встречались (см. (8)). Если на шкале практики они занимают низшее (= наиболее модальное) место, то все же они более определенны, чем сугубо ментальные и пассивные ‘надежда’, ‘ожидание’ и т. п. Объектом ‘стараний’ у Окуджавы часто становятся даже вполне непроизвольные духовные состояния — такие, как ‘вера’ и ‘любовь’ (ср. Просто надо очень верить в (34)):
(55) сознательная настройка непроизвольных состояний, ср.:
И друзей созову, на любовь свое сердце настрою; Ведь она так решила, и он решил. / Клянусь, что это любовь была; Учит он меня праздности / . . . / Учит он меня весело жить; Нс забывайте учиться / Этому нужному дню; …воспитываю… / Надежду – не терять надежды, доверие — проснуться вновь; Вcе мы выстроим, выстоим, долгой молодости обучим детей…
Этот мотив – еще один пример совмещения ‘категоричности’ и ‘модальности’: тихая иррациональная вера в то, что все само приложится, уживается со вполне рациональным и категорическим обучением.
В сфере непосредственной практики воплощением модальной медиации служит мотив ‘дороги‘, незавершенность которой образует физико-пространственный аналог ‘стараний’ и ‘надежд на перемены’.
‘Дорога’ и ее атрибуты – ‘конь’, ‘колеса’, ‘башмаки’, и т. п. — естественно совмещаются с мотивами ‘нехватка сил’, ‘будничность, потертость, в частности, обуви’, ‘перемены’, ‘порог’, ‘рыцарство’, ‘ностальгия по прошлому’ (не последнюю роль играет здесь принадлежность коней и дороги к реквизиту старинного русского романса).
(56) (а) дорога; (b) ходьба; ср. названия: “Дорога”, “Дальняя дорога”, “По дороге к Тинатин”, “Пешеходов родословное древо”и мн. др., а также:
(а) Как струна дорога звонка и туга…; А дальняя дорога дана тебе судьбой; И если ляжет дальний путь, / Нелегкий путь, представьте; А кто-то кричит мне с порога: / Это ж не дорога, а морока;
(b) Пешеходы твои – люди невеликие: Много ли нужно человеку, / Идущему по земле?; И ушли за солдатом солдат; Ходьба – длинноногое чудо дорог / . . . / Иди, простофиля, помучайся; Шагают столбы по-медвежьи, враскачку.
‘Дорога’, а также ‘кони’ (Твои лихие кони / Не смогут ничего; Куда же гонишь ты своих коней) часто выступают у Окуджавы как метафоры человеческой жизни. Соображения места не дают нам возможности развить здесь эту тему, а также проиллюстрировать характерный мотив ‘конной езды’ со всеми ее атрибутами — у Окуджавы фигурируют колеса, облучок, гривы, кнут, седло, повод, жокеи, ездок, всадник, дрожки, лихач, извозчик и т. п. То же относится к аксессуарам пешей ходьбы и других способов передвижения. Окуджава любит обувь (башмаки, туфли, сапоги кирзовые, ботинки, подметки, подошвы, каблуки, мешок, вещмешок, паровоз, свисток, автобус, троллейбус, трамвай, улицы, бульвары, остановку, паруса, кочевников у костра, маяки, околицу,и т. п.
Зато мы позволим себе сказать несколько слов об образе ‘окна’ как атрибута ‘дороги’ и ‘надежды’. Вообще говоря, ‘окно’ не является готовым предметом специально для такой комбинации мотивов, ср. ‘окно’ у Пастернака, реализующее иную тему — ‘контакт дома и внешнего мира‘ . В отличие от Пастернака, у Окуджавы ‘окно’ обычно дается снаружи, с дороги, — как символ манящего положительного полюса.
(57) окно и дверь – путеводные маяки: Из окон корочкой несет поджаристой, / За занавесками мельканье рук; Кружатся тени за занавеской; Из каждого окошка, где музыка слышна, / Какие мне удачи открывались; …А там, в окне огни / Горят, не позабытые в походах / . . . / Когда кругом темно, / Светлей твое окно; Как же быть человечеству без окна твоего?; Не запирайте вашу дверь, / Пусть будет дверь открыта; … Полночный троллейбус, мне дверь отвори…
5.2. Социальные действия: взаимопомощь.
Самую неуверенную ступень образуют здесь ‘просьбы’, несколько более категорическую — ‘призывы’, но и те, и другие (примеры см. в (3)) находятся в пределах, так сказать, символической деятельности. ‘Просьбы’ связаны с комплексом ‘нехватки’ (‘слабостью рядового’, ‘необходимостью уповать’), а также с ‘добротой’, ‘прощением’ и ‘помощью’ (о ней см. ниже). Усиленной формой ‘просьб’ является
(58) мольба, молитва, ср. название “Молитва”, а также: Мне нужно на кого-нибудь молиться; Молюсь… / Молюсь… / И мельнице молюсь и мыльнице / . . . / Молюсь, чтоб не было разлук, разрух…; …Твердя вечерние молитвы / На тарабарском языке; Его [море] затихнуть не умолишь; Когда ни грехов и ни горестей не отмолить…
Физическим коррелятом ‘просьбы, мольбы’ служат частые у Окуджавы
(59) просительные жесты — (а) коленопреклонение; (b) поклоны; (с) припадание:
(а) …Вдруг захотелось в ноженьки валиться; И на колени падает старик: Там отпечатаны коленей / Остроконечные следы, /Как будто молятся олени, / Чтоб не остаться без воды;
(b) Я кланяюсь низко познания морю безбрежному; В черно-белом своем преклоню перед нею главу;
(с) …я бы к вам приник…; Приникну к багульнику рыжему; И к ногам сосны весь в поту припадаю; Припадаю к ладоням твоим; Как прижимаются листья лбами к прохладной земле.
В связи с мотивом ‘зова, призыва’ упомянем о пристрастии Окуджавы к ‘трубе, трубачу‘ (примеры уже встречались). ‘Труба’ — готовый предмет, совмещающий такие инвариантные мотивы, как ‘зов’, “музыка”(т. е. ‘искусство’), ‘дорога’ и ‘война’ (т. е. ‘тяжесть’).
Орудийным эквивалентом символических действий служат обращения, императивы и прочие побудительные формы (см. (4)).
Практической реализацией ‘доброты’, ‘дружбы’ и т. п. в обстановке ‘нехватки’ и ‘тяжести’ и в ответ на ‘просьбы’ является ‘помощь’ (см. (10)). Иногда в ней акцентируется спасительность дружеского контакта —
(60) взаимопонимание, один за всех и все за одного; ср. примеры в (10) и (27), а также: …Там не гасят огня, / Там друзья меня ждут…; От дружеского разговора / В душе становится тепло; Как вожделенно жаждет век / Нащупать брешь у нас в цепочке… / Возьмемся за руки, друзья, / Чтоб не пропасть поодиночке; Берегите нас, но только – все за одного; …нам нужна победа, / Одна на всех…; Мы морковь по-братски разделили; Чтоб всех подобрать… / Твои пассажиры… /Приходят на помощь.
Если же подчеркивается слабость уповающего на помощь то имеем
(61) (а) покровительство; (b) утешение; (с) врачевание; (d) обучение:
(а) ...всемогущ… / Он протянет ему свою царственную руку, / Свою верную руку и спасет; Александр Сергеич помнит про всех; Берегите нас, покуда можно уберечь;
(b) Ее утешают, а шарик летит; Опомнись, бог с тобою. / Прижмись ко мне плечом; Зачем отчаиваться, мой дорогой; Не грусти, не печалуйся;
(с) Он в ладонь мое сердце берет / . . . / Как врач, осторожно /…/ Но помощник его, / Словно фельдшер… / Свежий ветер… / Лечит, лечит / . . . / Над моею врачуя душою; От сосен свет целебный; “Капли Датского короля” (название и все стихотворение) ;
(d) Главные его учителя – / Небо и земля; И если учитель ворчливый/ К доске предлагает пройти, / Иду я, как мальчик счастливый, / И верю, что все впереди (мотив ‘обучения’ связан также с ‘настройкой непроизвольных состояний’, см. (55), и ‘надеждой на перемены’, ср.: Пройдут недолгие века – напишут школьники в тетрадке,/ Все то, что нам не позволяет писать дрожащая рука; Мы школьники, Агнешка, и скоро – перемена).
Наконец, в ‘помощи’ может выделяться щедрость помогающего, его готовность на риск — его
(62) жертва: Он был бы рад – в огонь и дым, / За вас погибнуть дважды / …/ И он шагнул однажды; И за тебя – в любой огонь, хоть насмерть; И уже позабыв о себе, прокричать…; Она [рыбка храмули] понимает призванье свое… (отдать себя на съедение); Плыла по клеенке счастливая жертва [вобла] / Навстречу спасению моему (то же).
Конкретизацией комплекса ‘помощи’ часто служат
(63) рука, плечо: Возьмемся за руки, друзья; Я касаюсь в толпе их руки; Может, будь понадежнее рук твоих кольцо…: …тянется… / Боярышник “Пастушья шпора” / Рукой своей к слезе моей; Я к ним прикасался плечами; И только мы плечом к плечу врастаем в землю тут; Прижмись ко мне плечом.
Особый тип практической медиации — ‘условно-шуточно-художественная деятельность, искусство’ (см. (7)). Его носителями являются музыканты, художники, поэты, портной, иногда лирическое “я”. Мотив представлен у Окуджавы очень широко и заслуживает специального рассмотрения, которое здесь предпринято не будет.
6. СЛУЧАИ АМБИВАЛЕНТНОЙ МЕДИАЦИИ
Амбивалентность, латентно присутствующая уже в самом принципе ‘модальности’, в ряде мотивов выходит на первый план. Амбивалентная медиация совершается у Окуджавы непроизвольно (в отличие от ‘стараний’, ‘веры’, ‘помощи’ и т. п.) и состоит в том, что привычные оценки мешаются с противоположными. Так, ‘любовь’ предстает как ‘тяжелое, но и благотворное состояние: неразрывность, невозможность вырваться, но и контакт, связь’; в этой формулировке ясно видно отличие от “обычной” ‘любви’ как воплощения положительного начала и как средства неамбивалентной медиации (см. (10), (27), (54)).
6.1. Амбивалентная любовь: неразрывность.
Этот мотив совмещает негативные ‘тяжесть’ и ‘нехватку сил’ с позитивными — ‘любовным контактом’, отказом от ‘расчетов’ и ‘преклонением’ перед ‘высшим’ (‘силой любви’) — таким образом, что негативным элементам удается заслужить некое амбивалентное одобрение.
(64) (а) “в любви нельзя разобраться, от нее нет спасения”; (b) прочие неразрывные связи:
(а) Любовь такая штука, в ней так легко пропасть / . . . / Нам всем знакома эта губительная страсть…; Но знаешь, хоть бога к себе призови. / Разве можно понять что-нибудь в любви?; Ведь от любви беды не ждешь. / Эх, Ваня… / Ведь сам по проволоке идешь; Затянулся наш роман. / Он затянулся в узелок… / Ну, давайте ж успокоимся! Разойдемся по домам!.. / Но…; Не мучьтесь понапрасну, она ко мне добра /… / Поверьте, эта дама из моего ребра, / И без меня она уже не может;
(b) В стуже, пламени и бездне / Эти две великих песни [кровь и любовь] /Слились так, что не разнять; Мы связаны, Агнешка, давно одной судьбою, / В прощанье и в прощенье, и в смехе и в слезах: И шелковые петельки аркана [музыка] / На горле стягиваются моем; Вы хотите друг без друга, без / Маеты?.. – / Не надо! Нет, не надо!
В связи с этим мотивом находятся очень частые у Окуджавы
(65) картины метафорического, амбивалентного, но гармоничного сплетения человека, природы, музыки, живописи: Мы вросли, словно сосны, своими корнями / В ту страну…; Огонь сосны с огнем души / В печи перемешайте; Мы пролетим над теплою землей / В обнимку, как кленовая листва; …и звуки / Стекают по стволам; Вот валторны восторженно в пальцы вплелись; …в прокуренных руках так просто ты сжимаешь / …черешневый кларнет /ср. развернутый образ музыканта, срастающегося с березой и врастающего в землю, в “Чудесном вальсе”, где фабулу составляет как раз ‘неразрывное любовное сплетение’/; Живописцы, окуните ваши кисти / В… зарю, / Чтобы были ваши кисти словно листья; Они перышки макают в облака и молоко; …туда, где дрова, словно крылья лесной акварели…
6.2. Амбивалентная судьба.
‘Судьба’ – готовый предмет, амбивалентно совмещающий божественное, высокое’ с ‘тяжестью’ и ‘категорически-предопределенное’ с ‘иррационально-непредсказуемым’. Проиллюстрируем нейтрализацию этих двух важнейших противопоставлений.
(66) (а) хорошая/плохая судьба; (b) судьба как сплетение:
(а) В жизни выбора не много: / Кому – день, а кому – ночь…; Ваше благородие, госпожа удача, / Для кого ты добрая, а кому иначе; …Наша судьба – то гульба, то пальба / . . . / Скажем спасибо и этой судьбе; И с каждой минутой трудней/ Увидеть в усмешке фортуны / Улыбку надежды своей;
(b) Мы связаны, Агнешка, давно одной судьбою…; Тех, которые ее любили, / Навсегда связала с ней судьба /…/ Вот и мне не вырваться из плена…; А дальняя дорога дана тебе судьбой, / Как матушкины слезы, всегда она с тобой.
(67) (а) предопределенная судьба; (b) непредсказуемая судьба: (с) совмещение и того и другого
(а) Представьте, она понимает призванье свое; Но судьба его такая, и свинец отлит…; Но только время “да” иль “нет”/ Произнесет в свой час;
(b) Не буду я кричать и клясться, / В лицо заглядывать судьбе; И спешит Грибоедов навстречу судьбе, / Близоруко прищурив глаза; Кто знает, сколько раз / Еще такой субботой / Наш век одарит нас;
(с) Время по-своему судит; Что прокляли б мы наш исхоженный мир/…/ Когда б не качался под нами перрон, / Как палуба нашей судьбы; Фортуну верткую мою воспитываю жить открыто.
6.3. Амбивалентные конструкции.
Некоторые из них нам уже, по сути дела, встречались — это оксюмороны, которые можно считать стилистическими проекциями не только ‘модальности’, но и полной амбивалентности медиации, поскольку стилистическая сфера конкретизирует тематические установки лишь очень обобщенно [1976а: 31 сл.]. Но многочисленны и
(68) полностью амбивалентные конструкции (типа печаль моя светла}: Было поровну и в меру в ней улыбки и страданья; Чтоб ни печали, ни покоя / . . . / Еще нам плакать и смеяться; …и в смехе, и в слезах: Ты и радость моя, и моя беда; Нас ждет веселый поезд и два венка терновых / …И грустный машинист…; А мы так трудно и легко / Все тянемся к нему; и мн. др.
Оригинальные манифестации амбивалентности наблюдаются и на уровне композиции целых стихотворений. Таково, например,
(69) нарастание модальности в последовательности рефренов:
...Не оставляйте стараний, маэстро, / . . . / Не расставайтесь с надеждой, маэстро, / . . . / Не обращайте вниманья, маэстро… (“Песенка о Моцарте”); …Ты увидишь, как веселый барабанщик /…/ Но прислушайся – услышишь… /…/ Но вглядись – и ты увидишь… / … / Неужели ты не слышишь?.. /.. . / Как мне жаль, что ты не слышишь!.. (“Веселый барабанщик”)6.
7. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Как видим, “Старый пиджак” не только каждой своей строчкой воплощает инварианты Окуджавы, но и достаточно в этом смысле представителен. В нем манифестированы:
— отрицательный полюс: ‘потертость’ и (подразумеваемое) ‘одиночество, отсутствие любви’; и
— положительный: ‘любовь’, ‘прекрасное’ (выглядел счастливым), и
— широкий спектр медиаций между ними. В числе медиаций:
— характерные типы мировосприятия: ‘главное за будничным’ (любовь за пиджаком)’, ‘вера’, ‘перемены’, ‘новое’, ‘начинательные жесты’, ‘возвращение’, ‘передышка’, ‘годы’; и
— прагматические мотивы: ‘страдания’, ‘просьбы’, ‘помощь, забота’;
— предметные мотивы (перечисленные выше); и
— стилистические мотивы: обороты с чтобы, пока, едва; оксюморон;
а также
— разнообразные способы выражения ‘модальности’: ‘шутка, чудачество, искусство’, ‘тихость, молчаливость’; финальный оксюморон.
Соотнесение мотивов, представленных в отдельном тексте, с общей картиной поэтического мира его автора позволяет констатировать отсутствие, часто значимое, тех или иных групп инвариантов. В “Старом пиджаке”отсутствуют:
— категорические образы “голого идеала”: ‘строгое’, ‘нужное’, ‘порядок’, и т. п.;
— категорические ситуации типа ‘слепота’, ‘не обращать внимания’, ‘гордость’ и вообще морально-этические категории (предполагающие конфликт) ; а также
— такие масштабные мотивы, как ‘дорога’, ‘призывы’, ‘трубы’, ‘судьба’.
Рассмотрение списка отсутствующих мотивов показало бы последовательный уклон в сторону камерности и интимности ситуации, меланхолической мягкости тона, приглушенности полюсов. Формулировка соответствующей локальной темы позволила бы, далее, осмыслить роль в ее реализации ряда специфических выразительных решений, общей чертой которых является ‘воплощение высокого в мелком обыденном, будничном’. Мы имеем в виду:
– центральный символ стихотворения – метонимию ‘старый пиджак = любовь, счастье, жизнь’7;
– согласованное с этим воплощение инвариантного мотива ‘искусство’ в виде искусства кройки и шитья;
– бытовое вплоть до косноязычия словечко так, проходящее через все стихотворение и в последней строке оттеняющее финальный оксюморон (Как бы не так…).
Однако это уже означало бы переход к анализу специфической тематико-выразительной структуры стихотворения, которое интересовало нас лишь как предлог и способ заглянуть в поэтический мир его автора. Каков же этот мир, оказавшийся столь привлекательным и ценным для широчайших слоев и нескольких поколений русской городской публики? К чему сводится основной идейно-художественный message выявленной нами характерной конфигурации из семи десятков с лишним инвариантных мотивов?
По содержанию поэзия Окуджавы представляет собой своеобразный сплав из установок военных и пацифистских, героико-революционных и христиански-всепрощающих, суровых и мягких, высказываемых с позиций мужественной силы и человеческой слабости… Вот каким видится ему подлинный поэт:
…как прекрасно — упасть, и погибнуть в бою,
и воскреснуть, поднявшись с земли!
И, срывая очки, как винтовку – с плеча,
и уже позабыв о себе,
прокричать про любовь навсегда, сгоряча
прямо в рожу орущей толпе!..
(“Грибоедов в Цинандали”).
Тут и ненавистная рожа противника, которая, так сказать, просит кирпича, т. е. винтовки, и ведет к героической гибели в бою; и очки либерального интеллигента, беспомощного перед толпой и насилием; и христианская готовность возлюбить своих распинателей и уверенность в воскресении8; и цементирующая эти разнородные установки самоотверженность героя и его характерный “начинательный” жест (срывания очков/винтовки) — оптимистический и безнадежный одновременно.
Окуджава как бы перекидывает мост от чистых коммунистических идеалов советской поэзии через либерально-демократические настроения послесталинской эпохи к возрождающейся в недрах советского общества христианской этике и новой религиозности9. Тем самым он предстает как пророк того “исторического компромисса” и даже союза между коммунизмом и церковью, надежды на который периодически оживают то в Италии, то в Польше, то в Латинской Америке.
Что же касается стилистического воплощения этого идейного комплекса, то перед нами некая популярная версия символизма, с его аллегорическим просвечиванием идей сквозь земные оболочки и предпочтением всего прошлого, будущего и надмирного — настоящему. Аналогия подкрепляется и более непосредственными сходствами образного репертуара Окуджавы с блоковским (прекрасные дамы, рыцари, сказочные, средневековые и игрушечные персонажи, музыка, голубой колорит и т. п.). Общедоступности этого неосимволизма способствуют его философская упрощенность, демократизм и повседневность его тематики, а также тот факт, что Окуджава кладет его на музыку городского романса, как в буквальном смысле, так и в переносном — насыщая свои стихи соответствующими мотивами, образами и языковыми формулами. Можно сказать, что с этой точки зрения Окуджава занимает в русской поэзии место, зеркально симметричное месту Блока: если тот, по замечанию Шкловского, канонизировал (то есть возвел в высший литературный ранг) и поставил на службу символизму жанр цыганского романса, то Окуджава как бы популяризировал достижения символизма и вообще высокой поэзии, обогатив ими песенно-поэтическую публицистику современных бардов и менестрелей.
Примечания
1. Следует сказать, что большинство мотивов, рассматриваемых нами под рубрикой медиации, располагаются не строго на полпути между двумя полюсами (как того требовало бы значение слова медиация и понятие СОВМЕЩЕНИЯ), а гораздо ближе к положительному полюсу, Они представляют собой, так сказать, возможные модальные способы укоренения идеала в негативной действительности, скорее начало пути, перебрасываемого от идеала к его антиподу, чем весь путь целиком. Такой крен медиации в сторону положительного полюса представляется оправданным, когда речь идет о поэзии, вообще ориентированной на изображение действительности с точки зрения лирического субъекта.
2. О контрастном ВАРЬИРОВАНИИ с последующим СОВМЕЩЕНИЕМ его результатов как одном из основных принципов организации поэтического мира, см. [1976с:33сл.].
3. Отметим оригинальную манифестацию ‘возвращения’ в виде не ‘воскресения’, а ‘смерти’ и притом в прошлом, – но смерти на ‘главной, единственной’ войне, что равносильно вознесению на небо поэтического мира Окуджавы. Ср. Не для меня земля сырая… и Не для Леньки сырая земля… с: И все равно паду на той, на той единственной, гражданской…
4. Стилистическим эквивалентом мотивов (43) ‘высокое за будничным’ и (45) ‘всматривание’ можно считать пристрастие к оборотам типа ‘У сквозь X’: И сквозь всякие обиды пробиваются в века…; …Но сквозь тьму, / Полно таинственного значенья, / Что-то еще шелестит по нему; Сквозь смех наш короткий и плач/I Я слышу: выводит мелодию / Какой-то грядущий трубач.
5 Пространственную аналогию временному мотиву ‘дни, годы – века’ представляет ‘изображение земного тара в одном масштабе с человеком’: И держит красный мяч в руке,/ ‘Как целую планету; …по планете просеменить; Когда на пятачке земного шара / . . . / Отбила каблуки, танцуя, пара; Наверно, земле, ну никак без меня: / В обнимку со мной и вращается.
6. На сходном принципе нарастания модальности к концу построено изящное орудийное воплощение темы ‘краткость жизни, смерть, проглядывающие сквозь начало, первое’ в стихотворении “Первый гвоздь”, где изображается пир по случаю закладки нового дома. Оно кончается так: …Первый гвоздь в первой свае ржавеет, мы пьем, / Он ржавеет, мы пьем, он ржавеет. Самый ‘ход времени’ КОНКРЕТИЗИРОВАН равноправно, казалось бы, чередующимися ПОВТОРЕНИЯМИ манифестаций ‘жизни’ (пьем) и ‘старения, приближения к смерти’ (ржавеет). Нарастание же перевеса в пользу ‘смерти’ КОНКРЕТИЗИРОВАНО тем, что чередование, кончающееся в предпоследней строке на пьем (положительный элемент в сильной – рифменной и притом конечной – позиции), сменяется в последней чередованием, кончающимся на ржавеет. Общий смысл конструкции очевиден: ‘ход времени с равномерным чередованием хорошего и плохого кончается смертью’.
7. Интертекстуальнан генеалогия “Старого пиджака” восходит, по-видимому. к двум песням Беранже, “Mon habit” и “L’Habit du cour, ou visite a une altesse,” известным в России в нескольких переводах: “Фрак”, или “Мой старый фрак”, Д. Т. Ленского, “Мой кафтан” Л. Мея, “Новый фрак” В. Курочкина, “Придворный кафтан”М. Л. Михайлова, “Придворная одежда” А. Коринфского (см. Беранже 1957:108-9, 144-5. 606-7, Курочкин 1957:367-9, Михайлов 1969: 410-11). В обоих текстах фрак метонимически представляет поэта, символизируя его любовные и социальные успехи и неудачи. Особенно близок к Окуджаве потертый старый фрак, заштопываемый героиней и сопровождающий поэта в могилу. В более широком плане “Старый пиджак” можно считать еще одним выходцем из гоголевской “Шинели”.
8 Ср. типологически сходное взаимоналожение образов Гамлета, играющего его актера. Христа, Юрия Живаго и самого автора в пастернаковском “Гамлете”; см., в частности. Нильссон 1978.
9. Медиация между коммунизмом и христианством возможна благодаря некоторым сходствам в идеологических основах этих двух религий обездоленных. Среди таких “общих мест”, используемых Окуджавой (‘бедность, потертость’, ‘работа’, ‘высокий идеал’, ‘вера’ и т. п.), особенно интересны мотивы ‘строгость. порядок, чин, телеологичность’ и т. п,. см. (29), (29′); о ‘строгости’, столь существенной в каноне соцреализма и восходящей к житийной литературе, см. Кларк 1981: 63 сл