ТЕМА И ВАРИАЦИИ

(Пастернак/Окуджава)

Александр Жолковский

 

            Задача. Все четыре текста — об одном и том же. Очень приблизительно можно сказать, что это вариации на тему пушкинского “Я помню чудное мгновенье…” (В глуши… Тянулись тихо дни мои… Душе настало пробуждение:.. явилась ты…).[1] Однако авторов не спутаешь — различны не только стиль и настроение, но и содержание высказываний. Интересно выяснить, что типично своего вносит каждый из поэтов в разработку одного и того же материала. В духе историка, “предсказывающего назад”, мы займемся как бы игрой в атрибуцию — “доказательством” принадлежности двух первых текстов Пастернаку, а двух вторых Окуджаве, систематически указывая в каждом из текстов мотивы, характерные для его автора. Но мы не будем искусственно выдерживать позу аналитика, идущего от незнакомого текста, а позволим себе более удобный способ изложения, соответствующий поэтике выразительности, — от тем к текстам. Оговоримся лишний раз, что речь пойдет не о возможном влиянии более ранних текстов  (Пастернака) на более поздние (Окуджавы), а исключительно об их типологическом сопоставлении.

            Метод. Соотношениемежду тематическими элементами,вообще говоря, посторонними поэтическому миру (ПМ) автора, и теми инвариантными мотивами которымиони неизбежно обрастают в его тексте, рассматривается в модели “Тема <—> Текст” (см. сс. 47, 70-71 наст. тома). Такие “посторонние” мотивы образуют локальную тему данного текста, и его вывод строится как серия СОВМЕЩЕНИЙ локальной темы с инвариантами, реализующими центральную тему автора.

Темы, “внешние” в перспективе специфических ПМ, вполне могут встретиться у ряда авторов. Произведения на такие общие локальные темы — идеальный материал для сопоставления; в чистом видеего можно найти разве в сборниках пародий типа “Парнас дыбом”.

Введем также следующие понятия:

– общая инвариантная тема, объединяющая те одинаковые инвариантные мотивы, которые фигурируют во всех сопоставляемых текстах (причем, если тексты относятся к разным ПМ, то эти одинаковые мотивы обычно значат разное, хотя на данном уровне абстракции допускают одинаковую формулировку);

– общая тема текста: результат СОВМЕЩЕНИЯ общей локальной темы с общей инвариантной;

– специфическая тема текста: тематические элементы, специфические для отдельного текста.

Введем также понятие разновидности темы/мотива; так, мотив ‘зацепление’ есть разновидность, манифестация, одно из воплощений темы ‘контакта’.

Мы сосредоточимся лишь на важнейших мотивах четырех текстов и почти полностью отвлечемся отих собственно стиховой структуры. Описания ПМ Пастернака и Окуджавы не являются предметом настоящей статьи; необходимые сведения о них будут кратко приводиться по ходу изложения (подробнее см. сс. 493-494, 109-135 наст. изд.). Особо подчеркнем, что никакие оценочные утверждения в предлагаемом сопоставительном описании роли не играют и не содержатся.

От общей темы всех четырех текстов через общие темы текстов каждого из поэтов мы перейдем к специфическим темам отдельных стихотворений. Мотивы, констатируемые в отдельном тексте, будут систематически сопоставляться с аналогичными мотивами во втором тексте того же автора, в его ПМ в целом, в двух текстах другого автора и в его ПМ.

            Общая тема четырех текстов.

(1) Общая локальная тема Паст-1,2 и Ок-1, 2: к герою домой приходит любимая.

Ряд других тематических сходств — мотивы (2)-(3) — мы отнесем на счет общих инвариантных тем двух поэтов. Во всех четырех текстах:

(2) любимая олицетворяет для героя положительное жизненное начало и он пассивно поклоняется ей.

По-видимому, ‘женщина’ в мужской поэзии всегда представляет’жизнь’; однако ‘позитивное’, и именно ‘пассивно-преклоненное’, отношение к ней — это уже более конкретная характеристика (верная, скажем, для “Я помню чудное мгновенье…”, но не для Пушкина в целом, Лермонтова или Маяковского). В ПМ Пастернака лирический герой спрятан за проявлениями великолепного мира, преклоняется перед ним, вслушивается в него; женщина — одно из воплощений ‘великолепия’, а любовь — одна из ‘великолепных’ сил и форм ‘контакта’. В ПМ Окуджавы герой бессилен перед ‘тяжестью жизни’, в частности несчастен в любви; любовь — воплощение ‘модального (невзаправдашнего) идеала’, спасение от ‘тяжести’ и в то жевремя — ‘неразрывная, тяжелая, но благотворная, связь’.

Еще один инвариантный мотив, разделяемый всеми четырьмя текстами, это

(3) скромный до бедности быт как фон или носитель внутреннего, духовного и т. п. богатства.

Распространенный в поэтической традиции, мотив (3) все же характерен лишь для определенных художественных систем[2]. У Пастернака он связан с центральными инвариантами — ‘великолепие обыденного, даже низкого’ и ‘контакт самого разного, в частности большого и малого, макро- и микрокосма, духовного и материального’. В ПМ Окуджавы ‘будничность, даже убогость, быта’ КОНКРЕТИЗИРУЕТ ‘тяжесть жизни’, за которой, однако, мечтается ‘высокое, идеальное начало’.[3]

Итак, СОВМЕЩЕНИЕ тем (1), (2), (3) дает общую тему четырех стихотворений

(4) в скромную домашнюю обстановку героя приходит любимая — воплощение высшего жизненного начала.

2. Пастернак

            Общая тема Паст-1,2. Два стихотворения Пастернакаэто, так сказать, два перевода темы (4) на язык его ПМ, изобилующие, как и все его тексты, манифестациями ‘контакта’ и ‘великолепия’, но отличающиеся неким общим для них двух особым поворотом пастернаковского ПМ — их общей инвариантной темой. Последняя включает, прежде всего, инвариантный мотив ‘самая суть, главное; отрицание и сметание шелухи’, ср.:

До самой сути… До сердцевины; Уклад подвалов без прикрас; обаянье без гримас; Дорога со всей прямотой Направилась на крематорий; полетом голой сути. Прорвавшей глупый слой лузги; Но ветер смел с гражданства шелуху; Я с неба, как с губ, перетянутых сыпью, Налет недомолвок сорвал рукавоми т. п.

СОВМЕЩЕНИЕ этого мотива с темой (2) дает инвариантный пастернаковский мотив, которому в обоих стихотворениях отведена роль финальной пуанты:

(5) любимая, женщина, как воплощение сути и отрицание шелухи: обдувание пыли с жизни (Паст-1); отрицание причуд и прямое отождествление с материей хлопьев, т. е. природы (Паст-2); ср. А ты прекрасна без извилин И прелести твоей секрет Разгадке жизни равносилен… Твой смысл, как воздух, бескорыстен… Словесный сор из сердца вытрясть; Не ведай жизнь, что значит обаянье, Ты ей прямой ответ не в бровь, а в глаз.

В ПМ Окуджавы с (5) сходны инвариантные мотивы ‘главное, единственное’ и ‘не в этом дело’; последний представлен в Ок-1 (Все позабыв…), хотя и не в финальной позиции.

Вторая важная составляющая общей инвариантной темы двух текстов Пастернака, тоже вынесенная в финал, это мотив ‘вхождение, проникание в дом извне через дверь (или окно)’, ср.

Из сада, с качелей, с бухты-барахты Вбегает ветка в трюмо… И вот эту ветку вносят в рюмке И ставят к раме трюмо; Как этот в комнату без дыма Грозы влетающий комок; Войду, сниму пальто, опомнюсь; Гроза бежит по галерее. По лестнице. И на крыльцо…

В ПМ Окуджавы мотива ‘вхождение’ нет, но, во-первых, ‘окно и дверь’ относятся к числу манифестаций ‘дороги’ (каковая, в свою очередь, является разновидностью ‘модальной медиации между реальностью и идеалом’) – это те ‘путеводные маяки’, к которым устремлен идущий (в Ок-1,2 их нет); а во-вторых, ‘вхождение’ может интерпретироватьсякак’присоединение к компании’ в комнате, за столом и т. п.(это есть в Ок-1,2, см. ниже). Подчеркнем, что ‘вхождение’, в Паст-1,2 столь радостное и бесспорное, в Ок-1,2 носит грустный и неуверенный — модальный — характер и останавливается на пороге. Итак,

(6) общая инвариантная тема Паст-1,2: вхождение в комнату героя, с ее скромным бытом, любимой, воплощающей высшее жизненное начало, суть и отрицание шелухи.

            “Из суеверья”. Паст-1 отличается от Паст-2 своей специфической темой (7):

(7)     незамутненная (“весенняя”) радость любви.

Она определяет обращение к сугубо мажорным манифестациям ‘контакта’ и ‘великолепия’. Перейдем к выборочному комментарию.

1. Коробка, каморка: КОНКРЕТИЗАЦИЯ подчеркнуто ‘скромного дома’ из (4) в соответствии с уже упоминавшимися пастернаковскими мотивами ‘малое’ и ‘обыденное’; ср. И взамен камор — хоромы И на чердаке — чертог, тоже в роли контраста к чему-то ‘великолепному’.

В ПМ Окуджавы, в частности, в Ок-2, этому соответствуют картины убогого неустроенного жилья, воплощающего ‘тяжесть жизни’.

Сравнением каморки с коробкой (спичечной, см. ниже) усилен мотив ‘малости, скромности жилья’ и одновременно введен характерный инвариант Пастернака ‘малая, конкретная бытовая вещь как метафора чего-то большего, часто возвышенного, невещественного’,ср. пары Кавказ —постель; ледник — умывальный таз; метель — щипцы для завивки; туча — передник; синева — мазь; душа — грим;и т. п.

2. Коробка с красным померанцем: конкретный тип спичечной коробки с изображением красного плода померанца; почти собственное имя.[4] Этой предельной конкретностью предмета дополнительно подчеркивается мотив ‘быта’, ср. строчки: “Мой сорт” [папирос], кефир, менадо [сорт кофе] и И тогда с коробкой шляпной, Как модистка синема, Настигала нас внезапно Настоящая зима, свидетельствующие о внимании Пастернака к маркам счастья, в частности к сортам коробок.

Другой аспект этого образа — введение ботанического мотива (померанца). Описывается происходящее в комнате, но текст насьщен упоминаниями — подчеркнуто мажорными — о деревьях, плодах, цветах, апреле. Специфическая тема (7) выражается через СОВМЕЩЕНИЕ с инариантным ‘контактом дома и внешнего мира в виде физического приравнивания или просто сходства в тех или иных отношениях’. Таковы: померанец, введенный сравнением со спичечной коробкой, которое основано прежде всего на малости комнаты, но, возможно, и на том, что в комнате был как-то представлен померанец, например, в кадке; обои, чем-то похожие на дуб; вносимые с улицы фиалки; метафора ‘наряд (белый?) — подснежник’.

Ср. в Паст-2 проникновение пейзажа в дом сквозь окно и героини (тоже в белом), мотивирующем метафору ‘материя — хлопья‘) — через дверь; а в других стихотворениях:

 Все еще нам лес — передней. Лунный жар за печью — елью. Все, как стираный передник; В квартире прохлада усадьбы; По деревянным антресолям Стоят цветочные горшки С левкоем и желтофиолем, И дышат комнаты привольем… И тех же верб сквозные прутья, И тех же белых почек вздутья И на окне и на распутье; К белым звездочкам в буране Тянутся цветы герани За оконный переплет.

Красным померанцем сразу задается — в соответствии с (7) — яркий, интенсивный, возможно, даже с эротическим оттенком, колорит стихотворения, ср. ‘цитрусовый’ мотив в других стихах:

трепеща, как стеарин, Озаряли мандарины Красным воском лед витрин!; Как на родине Миньоны С гетевским: Dahin! Dahin!, Полыхали лампионы Субтропических долин; Чтобы, комкая корку рукой, мандарина Холодящие дольки глотать, Торопясь; Посмотри, как преображена Огневой кожурой абажура Конура [ср. каморка], край стены, край окна, Наши тени и наши фигуры.[5]

В оптимистических — сочных, весенних – тонах выдержаны и остальные природные мотивы Паст-1.

В ПМ Окуджавы есть инвариантный мотив ‘сплетение человека и природы’ (разновидность медиации между ‘тяжестью, убогостью’ и ‘высшим’), ср. Огонь сосны с огнем души В печи перемешайте; В обнимку, как кленовая листва; в прокуренных руках так просто ты сжимаешь… черешневый кларнет, а также приравнивания типа ‘синька — синее небо’. Но в Ок-1,2 этот мотив не представлен.

3. Вторично… во имя прежних… И в этот раз… — манифестации инвариантного мотива ‘контакт, тождество настоящего и иного времени,того, что сейчас, и что всегда’, в частности, такие, как ‘цикличность времен года’, ‘тождество сиюминутного с великими прототипами’, ‘повторяемость (и следовательно обыкновенность) исключительного’, ср.

На протяженьи многих зим Я помню дни солнцеворота, И каждый был неповторим И повторялся вновь без счета; Это поистине новое чудо. Это, как прежде, снова весна; Весенний день тридцатого апреля… Как были до него березы Тройцы И, как до них, огни панатеней.

4. Суеверие и апрель,т. е. весна, подчеркиваюториентациюна фольклорный и природный календарь и укореняют ожидания героя в вечной и в то же время обыденной почве. В IV строфе суеверие подтверждается. Религиозный аспект ‘суеверия’ КОНКРЕТИЗИРУЕТ ‘преклонение перед высшим’, входящее в тему (2) и инвариантное у Пастернака, причем демонстрируется полная воплощенность ‘высшего’в реальности (ср. Я вижу… Всю будущую жизнь насквозь. Все… В ней оправдалось и сбылось).

‘Повторяемость’ (правда, не приходов героини, а минорных состояний героя) представлена и в Паст-2, где на нее возложено преодоление минора.

В ПМ Окуджавы есть мотив ‘повторение, возвращение любви, детства, всего лучшего’, но он обычно дается под знаком ирреальности (в Ок-1,2егонет). Что касается аналогии ‘суеверию’, тоее образует характерный мотив ‘божественное’, играющий важную роль в Ок-1.

5. Сценка, изображенная в III строфе, основанана следующих инвариантах ПМ Пастернака: ‘прикасание’; ‘зацепление’; ‘объятия’; ‘поцелуи’; ‘нет сил’ (вырывалась); ‘фонетическое приравнивание’ (чуб / чудной челки); ‘распределенными контактА с В, С с D и т. д.’ и ‘встреча в одной точке ряда партнеров или разновидностей контакта’, здесь: героя, любимой, фиалок, ‘вхождения’, ‘прикасания’, ‘поцелуев’. Проиллюстрируем два последние мотива, являющиеся продуктом СОВМЕЩЕНИЯ ‘множественности’ (манифестации ‘великолепия’) и ‘контакта’:

(i) распределенный контакт:

Помножим Нужду на нежность, ад на рай; в кучу сгреб Мужчин — арак, а горожанок — Иллюминованный сироп; знакомил С империей царство, край с краем; Сводил с полутьмою зажженный репейник, С землею — саженные тени ирпенек, И с небом — пожар полосатых панев; С действительностью иллюзию, С растительностью гранит Так сблизили Польша и Грузия, Что это обеих роднит; скучает по пахоте плуг, Пашня — по плугу, Море — по Бугу, по северу — Юг, Все — друг по другу!

(ii) встреча в одной точке:

Все наденут сегодня пальто И заденут за поросли капель [люди, одежда, земля, небо, дождь, растения = поросли; ‘зацепление’, ‘взаимность’ контактов (дождь сверху вниз, поросли наоборот),метафоры, фонетическое сближение (наденут — заденут)]; с их чашечек коленных Пил бившийся, как об лед, отблеск звезд [поэт, любимая = не-сирена, волны, звезда, чашечки (посуда); ‘впивание’, ‘отражение’, ‘обыденное-возвышенное’ и мн. др.].

‘Встреча…’ СОВМЕЩАЕТСЯ с темой ‘любовного свидания’ достаточно часто; ср.: второй пример в (ii), любовную сцену в “Сложа весла”, метонимическое любовное свидание между лазурью и рекой в “Как у них”. В “Любить — идти…” (Пить с веток, бьющих по лицу. Лазурь с отскоку полосуя… С дороги сбиться в поцелуях), как и в Паст-1, помимо ‘встречи в одной точке’ представлены инвариантные мотивы ‘нет сил’ и общая ‘физическая интенсивность’ ситуации; ср. еще С тех рук впивавши ландыши; Ты прячешь губы в снег жасмина, Я чую на моих тот снег. Он тает на моих во сне.

Напротив, использование в любовной сцене мотива ‘распределенного контакта’, рассчитанного скорее на целый пейзаж (ср. примеры в (i)), составляет, по-видимому, уникальную особенность Паст-1.

В Паст-2 аналогичная мизансценавообще отсутствует. ‘Поцелуи на пороге’ есть в Ок 1, но — согласно с духом ПМ Окуджавы — они гораздо менее “реальны” (см. ниже). Ничего подобного “насильственньм” ‘объятиям’ из Паст-1 в ПМ Окуджавы не бывает. Из физических контактов у Окуджавы возможны ‘сплетение, врастание’, но в Ок-1,2 их нет.

6. В IV строфе обратим внимание на две последние строки. Благодаря метафоризации (наряд щебечет; наряд подобен подснежнику; подснежник и наряд метафорически говорят и притом с апрелем) здесь (как и в III строфе), происходит ‘контакт’ целого ряда партнеров: платья, пения птиц (щебечет, ср. пенье двери во II строфе), цветка, весны, бодрой восклицательности (здравствуй!, ср. также междометие О в I, III). Кстати, подобные эмоциональные возгласы (типа О, погоди…!) характерны для Пастернака; у Окуджавы восклицания носят характер ‘усталых вздохов’, ср. О и Ах в Ок-2.

Праздничность наряда вытекает из специфической темы Паст-1 – (7); ср. празднично наэлектризованные туалет и антураж “Заместительницы” (бутон, кушак, полушалок, люстра,тюль и т. п.). Но вообще в ПМ Пастернака уместны и более скромные виды и наименования одежды (Женщины в дешевом затрапезе… топчут башмаки; Одна в пальто осеннем, Без шляпы, без калош… И это пальтецо; расстегнув нараспашку Пальтецо и кашне на груди; стираный передник),напоминающие ‘потертость одежды’ в ПМ Окуджавы,в частности в Ок-1.

‘Щебет наряда’ — за вычетом метафоры — означает, по-видимому, что материя трепещет, колышется, т. е. находится в состоянии физической и эмоциональной ‘дрожи’ (манифестации ‘великолепия’). ‘Дрожат’ у Пастернака многие предметы, в том числе одежда; ср. ‘дрожь гардины’ в Паст-2; дребезжащие стекла и ставни; колышущиеся и взвивающиеся оконные занавески; сходную с щебечущим нарядом тучу, которая, как стираный передник… сохнет и лепечет; дух сырой прогорклости (из сада), который по платью пробежал; а также намокший муслин платья, который — в любовной сцене! — Пылал и пугался… Ждал, жался и жаждал финала (“Степь”).

7. Заключительное четверостишие (как и в Паст-2) посвящено общей теме Паст-1,2 — (6). Остановимся прежде всегона СОВМЕЩЕНИИ ее основных составляющих — ‘вхождения’ и ‘отрицания шелухи’:

(8) героиня входит, затем обдувает пыль.

‘(Обдуваемая) пыль’ СОВМЕЩАЕТ мотивы ‘отрицание шелухи’ и ‘скромный быт’. Отчасти сходное СОВМЕЩЕНИЕ — мотив ‘очищающего вторжения в быт’ в «Любимая — жуть…”: И всем, чем дышалось оврагам века… Пахнет по тифозной тоске тюфяка И хаосам зарослей брызнется, со следующими, впрочем, отличиями: в выразительном плане происходит не ‘обдувание’, а, наоборот, ‘обрызгивание’, а в тематическом плане быт (в виде комфорта) дан с отрицательным знаком (в Паст-1 роль негативно оцениваемого быта отведена — номерам).

Финальная строфа содержит характерный для Пастернака переход от конкретного сюжета к абстрактно-морализирующему резюме (ср. конец “Свадьбы”: Жизнь ведь тоже только миг…).Сменой грамматического вида (вошла, обдула после вырывалась, касался, щебечет)и лексики(жизнь), показано, что теперь речь идет о решающем приходе героини в судьбу героя в целом, а не об эпизодических вхождениях в комнату. Одновременно абстракции облечены в сугубо конкретную форму. Для этого использован ‘контакт вещественного и невещественного’: ‘Жизнь’ с большой буквы, ‘Книга жизни’ воплощена в запыленной книжке,а моральный вывод — в знакомой бытовой операции с конкретными предметами (стул, полка, книга, обдувание). Структурно это напоминает начальное сравнение каморка — коробка (в связи с которым уже приводились соответствующие пастернаковские инварианты). Кольцевому замыканию композиции способствует также перекличка’жизни’ в финале с уходом от ‘смерти’ (ср. Прим. 5) в I строфе. С учетом мотивов ‘повторности’ (поселился… вторично) и ‘суеверия’ сюжет в целом обретает контуры своего рода ‘воскресения’. Кстати, это общая инвариантная тема обоих поэтов: у Пастернака ‘воскресение’ вполне реально (ср. “Магдалина”, “Рассвет”), у Окуджавы — модально (см. ниже).

Возвращаясь к образу, заключающему Паст-1,проиллюстрируем характерное для поэта пристрастие к метафорическим и прочим ‘контактам с участием книг и вообще типографских и писчебумажных изделий’:

Очки по траве растерял палисадник, Там книгу читает Тень; Куда мне радость деть мою? В стихи, в графленую осьмину?; Пока у него на чертежный подрамник Надеты таежные топи… Пурги расцарапанный, Надорванный рапорт; Он [запах] составляет в эти миги… Предмет и содержанье книги, А парк и клумбы — переплет; на какой Из страниц земного шара Отпечатаны рекой Зной и тявканье овчарок; Воздух широт образцовый… Он… тебе, как письмо адресован. Надорви ж еговширь, как письмо…

Финал Паст-2 в существенных отношениях аналогичен и тоже замыкается кольцом, но технически и предметно построен несколько иначе (см.).

Для Окуджавы конкретные мотивы, фигурирующие в V строфе Паст-1 (‘книга’, ‘вещественное/абстрактное’, ‘пыль-шелуха’ и т. п.) нехарактерны; с композиционной же точки зрения концовки Ок-1,2 тоже строятся по принципу кольца и носят характер финальных обобщений в духе ПМ в целом.

            “Никого не будет в доме…”. Специфическая тема Паст-2 —

(9) грустное, одинокое (“зимнее”) настроение (кстати, общее с соседним стихотворением того же цикла —”Кругом семенящейся ватой…”).

Реализация подобной темы в мире безоговорочного ‘великолепия’ и ‘контакта с жизнью’ — интересная проблема; любопытно также отличие ее решения от разработки сходной темы в Ок-1,2.

В Паст-2 основой этого решения являются:

(i) недвусмысленное преодоление минорной темы (9) в финале — согласно с общей инвариантной темой (6) и мажорным духом ПМ Пастернака в целом.

(ii) приятие даже негативных проявлений ‘контакта’ и ‘великолепия’, готовность радоваться уже самой интенсивности переживаемых состояний и родству со всем, что есть, в том числе с печальным и тяжелым, — по принципу И по такой грущу по ней.

1. Никого… кроме… Один… Только… —манифестации ‘исключительности’, ‘предела’ (т. е. ‘великолепия’). ‘Одиночество’из (9) доведено здесь до максимума и в этом качестве вызывает даже восхищение; ср. одиночество сада в”Ужасный! Капнет и вслушается…” и минорного пейзажа в “Ледоходе”: И ни души. Один лишь хрип. Тоскливый лязг и стук ножовый, И сталкивающихся глыб Скрежещущие пережевы.

2. Сумерки, зимний день, снег, крыши, иней, унынье, вина, голод дровяной—манифестации темы (9).

В соответствии с пастернаковским инвариантом ‘контакт дома и внешнего мира’ эти элементы минорного пейзажа

(i) видны через незадернутое ‘окно’ и

(ii) благодаря метафоризирующей подмене сочетаемости (‘никого в доме,кроме сумерек’ значит ‘сумерки это кто-то, кто в доме’), присутствуют в комнате, ср. стихотворение “Июль”, целиком построенное на подобном тропе (Июль, домой сквозь окна вхожий и т. п.).

‘Контакт комнаты с внешниммиром’ сразу же, и очень интенсивно, дан пластически (‘прониканием’ сквозь окно целого реального пейзажа), а не только метафорически, как в Паст 1 (колажем померанца, дуба и т. д.). Этот визуальный пластический ‘контакт’ — ступень (ПРЕДВЕСТИЕ) к финальному ‘вторжению’ героини (ср. сходную последовательность в “Девочке”).

3. Быстрый промельк маховой; зачертит; завертит; кольнут; доныне не; нежданно —интенсивные физические и эмоциональные состояния, большие количества, т. е., подобно ‘никого’ — манифестации ‘великолепия’ (несмотря на ‘негативность’).

4. И опять… Прошлогоднее… И… — СОВМЕЩЕНИЕ инвариантного мотива ‘перечисление’ (манифестации ‘множественности’ и тем самым ‘великолепия’) с инвариантом ‘опять’ (манифестацией ‘тождества теперешнего и прошлого’). В отличие от Паст-1 здесь повторяется нечто негативное, но для Пастернака ценно наличие даже такой цепи повторений (так сказать, века связующих тягот).[6]Ср. аналогичный инвариант’опять нечто тяжелое’, организующий композицию стихотворений “Опять Шопен не ищет выгод…” (опять… Под экипажи… Бежать, бежать и спотыкаться… Опять. И мякоть в кровь поря, — опять… Опять в сырую ночь… Опять? И…) и “Мне хочется домой, в огромность…” (Опять… Опять… Пойдет хозяйничать зима. Опять… Наступит темень, просто страсть. Опять… Опять опавшей сердца мышцей… И…).

5. Зачертит иней, завертит… унынье — характерная парономазия, приравнивающая (манифестация ‘контакта’) пейзаж (за окном) и тяжелое душевное состояниечеловека, ср.

И одиночеством всегдашним Полно все в сердце и в природе… Ты так же сбрасываешь платье, Как роща сбрасывает листья; Когда сквозь инейна окне Не видно света божья. Безвыходность тоски вдвойне С пустыней моря схожа; Окно, и ночь, и пульсом бьющий инейВ ветвях, — в узлах височных жил; Я таю сам, как тает снег, Я сам, как утро брови хмурю.[7]

6. Завертит мной — единственное прямое упоминание о лирическом “я” и притом в косвенном падеже пассивного объекта, что соответствует отмеченной Якобсоном  пастернаковской установке на самоустранение субъекта (особенно — от активных действий), на подмену его метонимиями и растворение в окружающей среде. В более жизнерадостном Паст-1, “я” все же появляется в номинативе активного субъекта (Я поселился… не выпускал).

7. Картина ‘окна нетопленой комнаты, обмерзшего вдоль рам’ в конце IV строфы — кульминация негативных мотивов: тут и голод, и холод, и сдавленность, и уменьшение ‘контакта с внешним миром’ (пусть минорным) ввиду частичной непрозрачности стекла, ср. вышеКогда сквозь иней на окне Не видно…[8]Элемент ‘великолепия’ сохраняется лишь в слове сдавит, представляющем пастернаковский инвариант ‘напряженные, экстремальные состоянияпредметов, частей тела'(ср. ‘нет сил’ в Паст-1),в частности ‘сдавливание’, ср.:

Он солнцем давится взаглот; Ты вся, как горла перехват. Когда его волнение сдавит; Кура ползет атакой газовой К Арагве, сдавленной горами.

8. Приход любимой. После низшей точки наступает перелом к хэппи-энду. На этот ‘приход’ нанизан целый ряд пастернаковских инвариантов.

(i) ‘Вхождение’ СОВМЕЩЕНО в причинную пару с ‘дрожью’ (манифестацией ‘великолепия’) по схема типа сад… в окошко торкался И ставень дребезжал.

(ii) ‘Вторжение’ происходит нежданно, т. е. ‘импровизированно’ (манифестация ‘великолепия’), ср. И чем случайней, тем вернее…; Нечаянностях впопыхах; Порываюсь наугад; Незваная, она внесла, во-первых… вкус больших начал.

(iii) Героиня сравнивается с одной абстракцией (будущностью) и путем подмены сочетаемости вступает в физический ‘контакт’ с другой (тишиной).

(iv)В отличие от Паст-1, СОВМЕЩЕНИЕ ‘вхождения’ с мафестацией ‘великолепия’ касается ‘дрожи’, а не ‘отрицания шелухи’. Последнее представлено и в Паст-2, но отдельно — платьем героини (без причуд, впрямь). Метафорой с ним СОВМЕЩЕН ряд манифестаций ‘контакта’. Прежде всего, платье приравнено к хлопьям, чем, кстати, сводятся воедино снег, до сих пор видневшийся через окно, и реально вошедшая героиня. В результате происходит (как и в Паст-1) кольцевое замыкание композиции, которым физически преодолевается минорный зимний пейзаж, царивший с начала стихотворения: снег оборачивается любимой женщиной. Одновременно ‘уравнивание природы с бытом’ (подмена сочетаемости: хлопья шьют) дает позитивный поворот сходному приравниванию, проходившему ранее в миноре (ср. сказанное о зачертит/завертит).

Две последние строфы Паст-2 — обобщающая концовка, хотяи менее афористичная и яркая, чем в Паст-1 (там всего одна строфа и наглядный символический образ ‘обдувания пыли’).

3. Окуджава

            Общая тема двух текстов. Общая для Паст-1,2 и Ок-1,2 тема (4) читается в рамках ПМ Окуджавы как

(10) модальное преодоление тяжести жизни, в частности быта героя, высшим, идеальным началом, представленным пришедшей женщиной.

Переход от (10) к общей теме Ок-1,2 (см. ниже (11)) связан с вовлечением ряда инвариантов Окуджавы.

(i) ‘Модальность’ (т. е. ‘неуверенная медиация между полюсами’) представлена в обоих текстах своими более илименее минорными манифестациями.

(ii) ‘Высшее начало’ реализовано как нечто максимально ‘возвышенное, заслуживающее поклонения’ — ‘божественное’ (Ок-1) или ‘аристократическое, царственное’ (Ок-2). При этом в соответствии с элементом ‘женское’ (заданным уже в (1)), ‘идеал’ освобожден от частых в текстах Окуджавы элементов ‘строгости, обязательности, жесткого порядка’ (встречающихся даже в стихах о любви, ср. Строгая женщина в строгих очках…).

(iii) ‘Приход’ реализован через инвариантный у Окуджавы мотив ‘отворение двери, приглашение войти‘, т. е. через манифестацию ‘доброты, дружбы, компанейства, покровительства’ (разновидностей ‘медиации’) в контексте ‘двери’:

Он двери распахнул в свое жилье (Ок-1); Ну, заходите, пожалуйста. Что ж на пороге стоять? (Ок-2); ср.: Мы берем их пальто, приглашаем к столу; Но он навстречу всем гостям всегда выходитсам; Дверь не забудьте распахнуть, Открытой дверь оставьте; Полночный троллейбус мне дверь отвори.

Итак, общая тема Ок-1,2 –

(11) минорно-модальное преодоление тяжести жизни и быта: поклонение возвышенному, но “мягкому”, идеалу — входящей к герою женщине; отворение двери, воплощающее комплекс доброты и взаимопомощи.

            “Мне нужно на кого-нибудь молиться…”. Как и в случае Паст-1,2 первый из текстов Окуджавы носит более активный, если и не мажорный, характер (второй минорен даже для Окуджавы). Специфическая тема Ок-1 –

(12) активная установка на медиацию.

Основу реализации этой темы составляют инварианты Окуджавы ‘сознательная настройка непроизвольных состояний’ и ‘модальная практическая медиация’, т. е. условная, “невзаправдашняя” переделка действительности. Обратимся к тексту.

1. нужно — прямая реализация инварианта ‘нужное’ (манифестации ‘главного, святого, порядка и т. п., в свою очередь, являющегося разновидностью мотива ‘высокое’ — положительного полюса ПМ Окуджавы); ср. Просто нужно очень верить; учиться Этому нужному дню; Значит, важен тебе я и нужен.

2. молиться — также декларативное воплощение соответствующего инварианта. ‘Молитва’, наряду с ‘просьбой, мольбой’, — одна из самых слабых, неуверенных манифестаций ‘практической медиации’ (по сравнению, скажем, с ‘призывами’, ‘стараниями’, ‘помощью’). Именно ‘молитва’ уместна в контексте ‘возвышенного’, представленного ‘божественным’.

3. Сочетание молиться с нужно — характерная двойная модальность, ср. нужно верить; словно верит она…; он представляет… поверю. Этот мотив СОВМЕЩАЕТ два существенных аспекта ‘модальной медиации’: ее ‘неуверенность’ (так сказать, модальность в квадрате) и ее ‘заданность’ (она как бы “спущена сверху”, из ‘голого, но обязательного идеала’). В Ок-1 ‘заданность’ подчеркнута тем, что роль первой модальности играет именно ‘нужно’, а роль дополнения к молиться — неопределенное местоимение, показывающее, что потребность принять молитвенную позу психологически предшествует конкретному адресату и целям молитвы.

4. Подумайте…, императив 2 л. мн. ч. — манифестация мотива ‘обращения, просительно-побудительные формы’, являющегося грамматической параллелью к инвариантным мотивам Окуджавы ‘просьбы’, ‘призывы’ и нек. др.

5. простому муравью — реализация ‘рядовой’, ‘будничной’, ‘труженической’, ‘пешеходной’ природы героя; ср. целое стихотворение “Московский муравей”.

6. в ноженьки валиться — мотив ‘молитвы’ развивается с помощью ‘коленопреклонения’, т. е. манифестации ‘просительных жестов’ (ср. также ‘поклоны’, ‘припадания’), образующих физический коррелят ‘просьб’, ‘призывов’ и т. п. Ср. И на колени падает старик; Там отпечатаны коленей Остроконечные следы, Как будто молятся олени, Чтоб не остаться без воды.

7. захотелось… поверить в очарованность — усиливается ‘заданностъ’ молитвенного настроения: двойная модальность 1-й строки сменяется тройной. Само же состояние ‘осознанно иллюзорной веры, очарованности возвышенным положительным началом’ это разновидность ‘медиации’: ‘вера’, как и ‘надежда’, ‘ностальгия’, ‘слепота к низким истинам’ — мост, перебрасываемый (пусть в воображении) от тяжелой реальности к идеалу.

8. все показалось будничным ему. Обычно слово будничный (и соответствующий инвариантный мотив)представляет не только саму ‘трудную, рядовую жизнь’, но и ее СОВМЕЩЕНИЕ с таящимся в или за ней ‘высоким смыслом’, ср.

И мы идем за ними, как в плену, За буднями. И в этом наше счастье; Сами в будничном наряде, Кисти в чистом серебре; Он топор свой буднично вонзает, Новый вид предметам придает; Играет будничный оркестр привычно и вполсилы И мытак трудно и легко все тянемся к нему.

Однако в этой строке Ок-1 противопоставление между ‘идеалом’ и ‘будничностью’ доведено до полного отвержения последней, что напоминает о мотиве ‘слепота к низким истинам’ (ср. ниже); впрочем, в III строфе гармония восстанавливается (см.).

9. создал себе богиню и т. д., ср. Все ребята уважали очень Леньку Королева И присвоили ему званье короля. Присвоение любимой женщине звания богини в Ок-1 (и королевы в Ок-2) не только реализует мотив ‘возвышенное, в частности, ‘божественное’ из (11), но и акцентирует ‘самочинность’,т. е. одновременно ‘активность’ и ‘невзаправдашность’ этой операции. Оба элемента далее подчеркнуты грустно-шутливой парафразой библейской ситуации (по образу и духу своему). В целом, в сочетании с ‘заданностыо’ идеала образуется ситуация, близкая к инварианту ‘сознательная настройка непроизвольных состояний’ (= своебразная манифестация ‘стараний’, т. е. ‘практической медиации’), ср.:

 Учит он меня праздности, Учит он меня весело жить; Не забывайте учиться Этому нужному дню; воспитываю… доверие — проснуться вновь; Постарайтесь вернуться назад [с войны!].

10. III строфа. Здесь, в соответствии с относительной оптимистичностью специфической темы (12), сотворение богини оказывается удавшимся (подобно сбывшемуся суеверию в Паст-1). Одновременно происходит реабилитация ‘будничности’, отвергнутой было во II строфе — явление богини происходит без волшебного знаменья, в легком пальтишке, в выходной вечер, свободный у работающего человека (день седьмой таким образом эффектно СОВМЕЩАЕТ линии богов и жителей земли).

Хотя параллели к комплексу “теологических” мотивов Ок-1 (‘божественное’, ‘молитва’, ‘коленопреклонение’, ‘сотворение’) и не представлены в Паст-1,2, в ПМ Пастернака они есть. Самоустранение лирического субъекта сопровождается в нем обожествлением мироздания, и ‘Бог’ — иногда метафорический (в контексте агностического Не знаю, решена ль Загадки зги загробной), а чаще буквальный — фигурирует в текстах Пастернака. В качестве творца вселенной и вершителя чудес ‘Бог’ — это “готовый предмет” для реализации ‘великолепия’, а как воплощение единства всего сущего и христианской любви — готовый носитель ‘контакта’. Готовое СОВМЕЩЕНИЕ обеих функций — ‘экстатическое (в слезах, без сил и т. п.) преклонение, любовь и благодарность Богу за дар жизни’. При этом ‘Бог’ дан как несомненная реальность, воплощенная в деталях, осязаемая, даже как своего рода равный партнер по эмоциональному контакту. Ср.:

Так играл пред землей молодою Одаренный один режиссер, Что носился как дух над водою И ребро сокрушенное тер. И протискавшись в мир из-за дисков Наобум размещенных светил… артистку На дебют роковой выводил; Но чудо есть чудо и чудо есть Бог. Когда мы в смятеньи, тогда средь разброда Оно настигает мгновенно, врасплох; И спуск со свечою в подвал, Которая гасла в испуге, Когда воскрешённой вставал; Кто… хлынул через жерди На ноты, к этажерке. Сквозь шлюзы жалюзи. Кто коврик за дверьми Рябиной иссурьмил, Рядном сквозных красивых, трепещущих курсивов… Кому ничто не мелко…? Всесильный бог деталей, Всесильный бог любви, Ягайлов и Ядвиг; Природа, мир, тайник вселенной, Я службу долгую твою. Объятый дрожью сокровенной В слезах от счастья отстою; Дай мне, превысив нивелир, Благодарить тебя до сипу И сверху окуни свой мир, Как в зеркало, в мое спасибо; О Господи, как совершенны Дела твои… О Боже, волнения слезы Мешают мне видеть тебя. Мне сладко… Себя и свой жребий подарком Бесценным твоим сознавать; Всю ночь читал я твой завет И как от обморока ожил… Со мною люди… Я ими всеми побежден, И только в том моя победа; Зачем… Вы обнесли стеной религий Отца и мастера тоски? Зачем вы выдумали послух, Безбожие и ханжество, Когда он лишь меньшой из взрослых И сверстник сердца моего?

Хотя у Окуджавы наряду с почти ортодоксальной “Молитвой” есть и антирелигиозные заявления (типа Не верю в Бога и судьбу), ‘божественное’ — один из характерных типов ‘модальной медиации’. Для сопоставления с Пастернаком существенно подчеркнуть ‘условность, нереальность’ существования Бога в ПМ Окуджавы и “самочинность” его сотворения. Слабому, задавленному ‘тяжестью жизни’ и ‘ уповающему на нечто высшее’ герою Окуджавы Бог просто необходим, и он творит его по духу своему, как бы следуя марксистской теории возникновения религии в первобытную эпоху, впрочем, не только из страха перед силами природы, но и из ‘сознательной настройки на любовь’. Ср. “безбожный” и “божеский” варианты одного и того же способа медиации: Давайте жить, во всем друг другу потакая, Тем более, что жизнь короткая такая; Он слишком осторожно мне руку подавал… Но с каждым днем все чище, все злей его люблю И из своей любови богов своих леплю. В результате у Окуджавы ‘вера в Бога’, как и вообще ‘вера’, одновременно и рационалистичнее, осознаннее, может быть, даже активнее, чем в ПМ Пастернака, но и слабее, иллюзорнее, “модальнее” .

11. Пальтишко легкое, обветренные руки, старенькие туфельки — манифестации ‘повседневности, потертости, натруженности’, реализующей ‘будничность, тяжесть и краткость жизни’ и одновременно составляющей объект ‘ностальгии, любви, доброты, помощи’.

12. Все позабыв — и радости и муки. ‘Забвение’, как и ‘слепота’, — манифестация ‘отрешения’ от низкой видимости вещей с целью всмотреться в и приникнуть к ‘главному, высокому’. Характерно, что забываются и радости, и муки, поскольку у Окуджавы то внешнее, видимое, про которое утверждается, что ‘не в этом дело’ (еще один инвариант), может быть как веселым, так и грустным, ср. Сквозь смех наш короткий и плач Я слышу: выводит мелодию…: Ты и радость моя, и моя беда. В одних случаях (как в Ок-1) от радости и мук предлагается отрешиться, как от несовместимых с ‘главным’, в других — принять их как сопутствующие ‘главному’, несмотря на взаимную противоположность.[9]

‘Забвение всего ради главного’из Ок-1 (в Ок-2 его нет) — наиболее близкая аналогия к ‘отрицанию шелухи во имя сути’ из Паст-1,2. Привлечение этих сходных мотивов к разработке общей локальной темы (4) , в особенности элемента ‘высшее начало’, вполнеестественно. Стоит, однако, обратить внимание на различиеих абсолютного содержания: ‘реальная, здоровая сердцевина, обнаруживаемая в вещах’ (у Пастернака)/ ‘бесплотный идеал, мыслимый за вещами ценой отрешения от фактов’ (у Окуджавы), не говоря уже о разном относительном положении, занимаемом ими в структуре соответствующих поэтических миров в целом.

13. Он двери распахнул в свое жилье.О роли ‘распахивания дверей’ в Ок-1 (и Ок-2) уже говорилось в связи с пастернаковским мотивом ‘распахнутость дверей и окон’. Если у Окуджавы данный мотив воплощает ‘покровительство, взаимопомощь и подобные этические установки’ (разновидности ‘медиации’), то в ПМ Пастернака ‘распахнутость’ это просто высшая степень ‘открытости контакта между домом и внешним миром’.

14. И целовал… Эти ‘поцелуи’ выражают — в отличие от Паст-1 – не столько ‘любовь’ как таковую, сколько ‘преклоненно-молитвенное отношение к пришедшей’. ‘Любовь’ в ПМ Окуджавы (как и другие манифестации ‘идеала’ и ‘медиации’, в частности, ‘застолье’) вообще носит скорее бесплотно-символический, нежели чувственный характер.

15. И тени их качались на пороге. Подобная строчка вполне возможна и у Пастернака, ср. На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья, рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья. Но у Пастернака ‘тень’ это разновидность ‘проекции’ (= манифестации ‘контакта’, наряду с ‘отражением’, ‘оставлением следа’ и др.), а ‘качание’ — разновидность ‘дрожи’ (манифестации ‘великолепия’). А в Ок-1 — и вообще в ПМ Окуджавы — этот фрагмент имеет другое значение: ‘качающиеся тени’ воплощают ‘нереальность’ изображаемой встречи, двойственность происходящего, его пограничность (на пороге) между ‘идеалом’ (красивые и мудрые, как боги) и ‘будничной действительностью’ (грустные, как жители земли) .

Кстати ‘порог’, наряду с ‘весной’, ‘утром, рассветом’, ‘началом, ‘первым’ и т. п., — манифестация ‘близости перемен’ (= разновидности ‘медиации между действительностью и идеалом’).

16. красивые — прямая реализация инвариантного мотива ‘прекрасное’ (разновидности ‘высшего начала’).

17. Безмолвный разговор, грустные— ‘тихость, молчаливость’ характерна в ПМ Окуджавы как для самого ‘идеала’, так и для его проявлений в реальности (т. е. для ‘неуверенной медиации’), ср.

Но тихая, умная лошадь По городу гордо идет; Но вышел тихий дирижер… И все затихло, улеглось и обрело свой вид; И тихая скрипка Растрелли послышится вам; Когда-нибудь внезапно стихнет карусель Осенних рощ и неумытых луж; сколько, представьте себе, доброты В молчаньи, в молчаньи;  возле вас все львы. Они вас охраняет молчаливо.

18. боги, жители земли — раздвоенность между мечтой и реальностью получает чеканную формулировку в заключительных строках стихотворения, перекликаясь по принципу кольца с начальным проведением того же мотива (Мне нужно на кого-нибудь молиться).

Картиной беззвучного разговора бесплотных теней на полпути между реальностью и идеалом, из которой устранены черты земной любви (счастливой? несчастной?), и заканчивается это, более активное и оптимистическое из двух, стихотворение Окуджавы. Не происходит даже полного проникновения героини в комнату (она остается на пороге, ср. Ок-2), — не то что в жизнь героя, как в Паст-1; но, по крайней мере, герои хоть как-то соединяются (в безмолвном разговоре), — в отличие от еще большей “не-встречи” в Ок- 2.

            “Тьмою здесь все занавешено…”. Специфическая тема этого стихотворения —

(13) сознание нереальности медиации.

Элемент ‘ недоверия’ присущ даже гораздо более настойчивым мотивам ‘вера’ и ‘надежда’, ср.:

Словно верит она в петушиный маневр, Как поэт торопливый в строку; Даже поверилось где-то на миг (знать, в простодушье сердечном); Опять в твою любовь поверю… Как 6ы не так; Ведь у надежд всегда счастливый свет, Надежный и таинственный немного. Особенно, когда глядишь с порога, Особенно, когда надежды нет.

Что же касается Ок-2 с его предельно “безнадежной” темой (13), то ‘неверие’ обращается даже на несомненное явление ‘высшего начала’, образуя финальную пуанту сюжета (к ней мы еще вернемся).

1. Тьмою занавешено, тишина, как на дне, тусклое электричество, с крыши сочится вода – манифестации ‘тяжести жизни’, взятой в ее бытовом аспекте — согласно общей локальной теме всех четырех текстов (3) и минорной специфической теме данного стихотворения (13). Ср.

В нашем доме… сквозняки, сквозняки. Да под ветром корежится крыша; Оттого-то, знать, невесел Дом, в котором мы живем. Надо б лампочку повесить — Денег все не соберем; Все ты мечешься день-деньской, Среди стен четырех маешься.

Негативная тишина (как на дне), вобщем, редкость в ПМ Окуджавы, где ‘тихость’ — воплощение ‘идеала’ и ‘медиации’.

2. Ваше величество женщина— ‘обращение’, СОВМЕЩЕННОЕ с выражением ‘королевского сана’, СОВМЕЩАЮЩЕГО ‘достойное преклонения высшее начало’ и его ‘ностальгическую нереальность’ (‘ностальгия’ — разновидность ‘медиации между тяжелым настоящим и идеализируемым прошлым’).

3. неужели…? — прямая синтаксическая реализация ‘недоверия’ (ср. аналогичные показатели других градаций модальности — может быть; ах, мне бы; лишь бы); ср. еще:

Так что же я смею? И что я могу? Неужто лишь то, чего не могу… И неужели я не добегу…? И неужели не полюблю…? И неужели не разрублю…?; И только изумленное “Ужель Возможно это?!” вырвется из душ.

4. Как вы решились сюда? — Нота ‘недоверия’ СОВМЕЩЕНА с элементом ‘сознательной настройки’, на этот раз со стороны героини (герой здесь, в отличие от Ок 1, совершенно пассивен и неспособен даже на ‘веру’); ср. примеры ‘настройки на любовь’:

 на любовь свое сердце настрою; Поднимается кружа, По ступеням, по ступеням До чужого этажа… любить она идет; Он, наконец, явился в дом… Ведь она так решила, и он решил. Клянусь, что это любовь была.

5. О, ваш приход – как пожарище. Это сравнение, открывающее III строфу,[10]подготавливает введение амбивалентного мотива ‘любовь как непреодолимое, тяжелое, но благотворное состояние’. Подчеркнем, что ‘трудность дышать’ воплощает здесь не столько негативную ‘тяжесть жизни’, сколько соприкосновение слабого героя с покоряющим его ‘высшим началом’, так что в целом складывается амбивалентная медиация между полюсами; ср.

Любовь такая штука, в ней так легко пропасть… Нам всем знакома эта губительная страсть; И страсть Морозова схватила Своей мозолистой рукой; Она меня не щадит. Тратит меня, тратит; И давит меня это небо и гнет, Вот так она любит меня.

Сходный мотив есть и в ПМ Пастернака: ‘великолепие интенсивно так, что нет сил его выдержать’, ооднако несмотря на свою парадоксальность (‘великолепие’ выражается в ‘бессилии’), он однозначно, т. е. неамбивалентно, позитивен. Ср. примеры ‘задыхания’ по-пастернаковски: Провальсировать к славе, шутя, полушалок Закусивши, как муку, и еле дыша; Нечаянностях впопыхах; умрем со спертостью Тех розысков в груди; вспомним также другое ‘великолепно бессильное состояние’ — ‘сдавленность’.

6. Ну, заходите и т. д. Конец III строфы посвящен ‘приглашению войти’.

7. Ах, я смешной человек… Эта автохарактеристика, напоминающая портного из “Старого пиджака” (чудака, всерьез принимающего шутку и верящего в возвращение любви), основана на инвариантном мотиве Окуджавы ‘условно-шутливо-поэтический статус высших ценностей’ (разновидности ‘модальной медиации’) . Им подготавливается

8. Финальный поворот к полному недоверию, который тематически построен так. Героиня отнесена к ‘ностальгическому прошлому’ — мотив, больше подходящий к минорной теме (13), чем, скажем, оптимистичная ‘надежда на будущее и перемены’ (в Паст-2 ‘любимая = будущность’; в Ок-1 действие происходит в настоящем). Впрочем, у Окуджавы есть инвариантный мотив, СОВМЕЩАЮЩИЙ ‘ностальгию’ с ‘переменами’, — это ‘возвращение, воскресение’. В нем обычно акцентируется как ‘мнимость воскресения’, так и его ‘(чаемая) реальность’, ср. Былое нельзя воротить… И вдруг замечаю у самых Никитских ворот… Александр Сергеич прогуливается… (воскресают у Окуджавы также Лермонтов, Грибоедов и другие поэты и даже сам лирический субъект); Все мне чудится, что вот, за ближайшим поворотом Короля [т. е. Леньку Королева, убитого на войне] повстречаю опять. В пессимистичном Ок-2, наоборот, реальная женщина, будучи возведена в ранг королевы, объявляется призраком из другого века. Ср. примеры ‘ностальгии по иному веку’:

остро пахнет веком Четырнадцатым с веком Двадцатым пополам; Былое нельзя воротить… А все-таки жаль, что нельзя с Александром Сергеичем Поужинать в “Яр” заскочить хоть на четверть часа; Арбатского романса старинное шитье…

Стилистически финальный поворот поддержан интересной композиционной конструкцией. В каждой из 3-х первых строф повествовательные предложения, описывающие реальную жизнь героя, сменяются вопросительными, ставящими под сомнение чудесное явление героини (одновременно вопросы реализуют мотив ‘обращения и иные побудительные формы’). При этом от строфы к строфе нарастает готовность героя уверовать в происшедшее: неужели… ? — сомнение в факте; как вы решились… ? — лишь вопрос о мотивах прихода; что ж… стоять? — чисто риторический вопрос, а по существу приглашение войти. В IV строфе вопрос, касающийся героини, переставлен вперед, а за ним следует повествовательный отрезок — сначала, как всегда, о герое, а затем и о героине. Аккумулировав ‘реалистическую истинность’ повествовательных предложений (с которыми его роднит грамматическая форма) и ‘сомнения’ вопросительных (с которыми его объединяет тематика и позиция в строфе), он решительно отвергает посюсторонность героини.[11]

Как и в Паст-1,2 и Ок-1, здесь применено кольцевое построение: по содержанию последние две строки стихотворения есть ответ — отрицательный — на вопрос I строфы (да неужели — ко мне?), а по форме это повествовательное предложение, образующее, вместе с первой строкой, нарративную рамку всего стихотворения.

5. Заключение

Мы сопоставили тексты двух поэтов чтобы показать,как одна и та же локальная тема предстает совершенно по-разному, будучи пропущена через призму разных поэтических миров. У каждого автора мы взяли по два стихотворения с целью продемонстрировать, что манифестации единой темы в пределах одного ПМ обнаруживают — несмотря на различия в специфическом повороте темы и в соответствующем выборе инвариантных мотивов — разительное сходство друг с другом[12]и несходство с ее манифестациями у другого автора.

Для фиксации и “измерения” этих сходств и различий мы применили ряд понятий (об общих, специфических локальных и инвариантных темах), которые, разумеется, требуют дальнейшей разработки и опробования на более широком материале. Представляется, что одной из актуальных теоретических задач сопоставительной поэтики является создание общего метода описания (и соответствующих метаязыков для каждого автора), который позволил бы делать утверждения типа: “то-то и то-то возможно у такого-то автора, но невозможно у такого-то” и “то-то и то-то возможно у обоих, но у одного оно значит то-то, а у другого то-то”. Последнее особенно интересно — как теоретически, так и эмпирически, поскольку являет яркий случай различия в сходстве; ср. выше такие пары мотивов,как: ‘вхождение, вторжение’ (у Пастернака)/ ‘отворение двери, приглашение войти’ (у Окуджавы); ‘нет сил, сдавливание, задыхание’/ ‘трудность дышать’; ‘главное, суть, отрицание шелухи’/ ‘главное, единственное, не в этом дело, отрешение, забвение всего ради главного’. Разумеется, практическое проведение этих достаточно очевидных теоретических установок будет тем плодотворнее, чем более верным и детальным будет портрет каждого автора, текста, фрагмента, мотива и слова, привлекаемых к сопоставлению.

Редакция статьи Жолковский 1980б: 61-86.

Работа, написанная в начале 1970-х гг., была опубликована лишь в эмиграции — в составе книги Жолковский и Щеглов 1980. Набранная Т. Д. Корельской на электрической IBM-овской машинке (с шариком иностранных шрифтов, — компьютеров еще не было) Славянского отделения Амстердамского Университета при любезном содействии профессора Яна ван дер Энга, эта книга вышла в серии специальных выпусков Wiener Slawistischer Almanach (Sonderband 2), как раз запущенной Тильманом Ройтером (Tilmann Reuther) и Оге Ханзен-Лёве (Aage Hansen-Loeve). Сначала я планировал ее как совместную со Щегловым (еще остававшимся в СССР), затем как только свою — и на этом этапе посвятил  Моей жене Тане, а потом все-таки включил в нее одну совместную статью и вынес имя Щеглова на обложку, посвящение же снять не сообразил; Щеглов тем временем эмигрировал, и московские друзья острили, что в эмиграции мы ввели общность жен.

Несмотря на внесенные упрощения, статья остается тяжеловатой, будучи нацелена одновременно на три честолюбивые задачи: сопоставление двух пар текстов в терминах соответствующих инвариантов; разработку аппарата поэтики выразительности; и эксплицитную формулировку сравнивемых мотивов.