Нам внятно все

Изгнанный из Московской консерватории за «космополитизм», папа профессорствовал в Институте Военных Дирижеров (1949-1954 гг.). Институт был в ведении Министерства обороны (а не высшего образования), и его волевой начальник, генерал Иван Васильевич Петров, воспользовался случаем украсить свой штат отборной группой лиц еврейской национальности. (В те же годы в нашей средней школе №50 историю преподавал некий Зиновий Михайлович, по прозвищу, естественно, Зяма, – доктор наук, уволенный из Института Государства и Права и таким образом на собственном опыте испытавший взаимодействие этих юридических категорий.) Менее удачливые изгои были трудоустроены в провинциальных консерваториях, куда выезжали на преподавательские гастроли без отрыва от московской прописки. Но речь пойдет не столько об этих малой и средней диаспорах, сколько о встречной миграции монголов.

Монголия, утратившая со времен Чингисхана доминантное положение среди стран соцлагеря, не была, однако, освобождена от внесения в его коллективную боевую мощь своей скромной лепты, и ее вооруженные силы нуждались в музыкальном обеспечении. Посредничество между Западом и Востоком, волновавшее еще Киплинга и Блока, выпало на долю консерваторских беженцев. Взаимопонимание было затруднено культурными и языковыми барьерами, но наступало.

… – В последние годы жизни Бетховен оглох, ушел в себя, был одинок…

Монгольская группа выслушивает эту печальную повесть в недоуменном молчании. Возможно, потеря слуха не кажется им экзистенциальной катастрофой.

– Он оглох, – повторяет профессор, – ушел в себя, у него осталось мало друзей, не было любящей женщины, он был очень одинок…

Все напряженно молчат, но вдруг лицо одного из слушателей озаряется улыбкой узнавания – он нащупал логическую цепочку, понятную любому кочевнику.

– Одинокий – одиногий – один нога! Один нога – никто любить не будет!!

В другой раз излагается сюжет «Кармен» и тоже падает, как в вату. Добросовестное внимание слушателей держится на исходной настороженной ноте, не только не получая финального разрешения, но, повидимому, не вовлекаясь и в завязку. Драма любви, ревности и смерти почему-то не берет монголов за живое. Но вот наступает просветление:

– Товарищ профессор! Я понял!! Он был женщина!!!

В монгольском языке категория рода отсутствует не только у глаголов, как, скажем, в английском, но и у личных местоимений; «он» и «она» – одно и то же слово. Поэтому интеллектуальный прорыв неизвестного номада не уступает будущим западным прозрениям в области гендера. (Сегодняшнего американского первокурсника не поставил бы в тупик и Кармен-мужчина. Впрочем, по линии эротического дальтонизма монгольские духовики оказываются в почетной компании Льва Толстого, вычеркнувшего из своего массового издания чеховской «Душечки» нежные прикосновения к героине мужчин, но не женщин.)

Темнота монгольских студентов была предметом шуток и на филфаке МГУ, где я учился несколькими годами позже. Но в начале 90-х, разговорившись в самолете с соседом – американским геологом, летевшим в командировку на Восток, я услышал, что в его опыте монголы своей динамичной организованностью дадут русским сто очков вперед, так что феномен Чингисхана не представляется ему загадочным. Загадочным остается феномен русской души и партийной диктатуры, неустанно занятой отбором кадров, но не застрахованной от отдельных срывов.

РРРассказы об Институте Военных Дирижиров напоминали истории о преподавании на рабфаке двадцатью годами раньше.

Один бойкий слушатель решил опровергнуть какое-то положение папиной лекции с помощью марксизма.

– Знаете ли вы, профессор, что по этому поводу сказал Энгельс в своей надгробной речи на могиле Маркса? — Он привел цитату.

Папа парировал:

– Да, но знаете ли вы, что возразил на это Маркс в своей ответной речи на могиле Энгельса?!..

Рабфаковец приготовился записывать.

Папа и его многолетний коллега и соавтор Виктор Абрамович Цуккерман любили вспоминать однажды полученную Цуккреманом записку от слушательницы: «Отчего Вы такой задумчЕвый и нежный». Они наперебой подчеркивали это – Е-, видимо, усматривая в нем выразительный аккомпанемент к эмоциям рабфаковки.

Другая история была о том, как, излагая рабфаковцам биографию Шопена и упомянув о его молчаливой и безответной любви к Констанции Гладковской,папа сказал, что та, по-видимому, и не знала о его чувстве к ней.

– Ну-у, так уж и не знала!..

– Конечно, нет, ведь он ей не признался.

– Ну, ей-то он, может, и не сказал, но сказал другим девчатам, а те уж ей!..