А. К. Жолковский.

“ЗАГРОБНОЕ” СТИХОТВОРЕНИЕ БУНИНА

У Бунина инфинитивные стихи редкость. Здесь же три инфинитивные фрагмента (порхать, шуршать и трепетать — смотреть — манить), связанные анафорической конструкцией (И так же будет…), охватывают две из трех строф. Эта лейтмотивная формула начинает складываться уже в I строфе (Все то же будет:…), а при последнем проведении эллиптически опускается (И море <…> манить…). Она оригинальным образом способствует разработке темы “смерти”, вообще характерной для инфинитивной поэзии, но взятой Буниным в особом повороте, заданном заглавием (оно присутствовало в первой, журнальной публикации 1916 года).

Инфинитивы II строфы описывают продолжающуюся после смерти “я” жизнь бабочки, часто служащей символом души и эфемерности жизни, а также объектом метаморфных устремлений лирического “я”. Бабочка под голубым потолком (предвестие небесного дна и морской синевы в следующей строфе) играет роль переходного звена между только что умершим “я”, душа которого еще не покинула пределов комнаты, и совершенно уже неодушевленным заоконным простором, в котором растворяется все живое и вещное.

В III строфе, где физическое движение замирает (что поддержано переходом от перекрестной рифмовки к смежной и от разнообразной к монотонной на О), частый в инфинитивной поэзии глагол смотреть непривычным образом передан тоже частому, — но в роли не субъекта, а объекта устремлений, — небу. Заключительное манить отчетливо прописывает типичную для инфинитивного письма человеческую устремленность к “иному”, но ввиду смерти “я” фокусирует ее опять-таки на внеположном объекте притяжения (море), опуская грамматически напрашивающееся одушевленное дополнение (манить кого).

Структура инфинитивных фрагментов иконически воплощает тему: “После [моей] смерти мир останется как бы таким же, но по сути будет иным”. Все шесть инфинитивов подведены под общую рамку (И так же будет…) и кажутся единой однородной серией, но в действительности описывают поведение разных подлежащих(бабочка, дно неба, море; этот ряд начинается уже I строфе: …стол, скамья, Да образ, древний и простой). И, в отличие от принятого в инфинитивном письме, этими подлежащими являются вполне конкретные сущности, а не неопределенно-личный субъект инфинитивных серий — подразумеваемое “я”.

Иными словами, под давлением темы стихотворение как бы мутирует в некий анти-инфинитивный модус. В духе хомяковского “Желания”:

Хотел бы я разлиться в мире, Хотел бы с солнцем в небе течь <…> Или лучом зари румяной Скользить по плещущей волне <… > Жить ласточкой под небесами, К цветам ласкаться мотыльком <..> Как сладко было бы в природе То жизнь и радость разливать, То в громах, вихрях, непогоде Пространство неба обтекать!

могло бы получиться что-то вроде:

Мне б легкой бабочкой в шелку Порхать, шуршать и трепетать По голубому потолку <…> Смотреть в открытое окно И видеть только неба дно, Да к морю на простор пустой Лететь заманчивой мечтой.

Но Бунин разрушает — убивает — эти стандартные ожидания, хотя и сохраняет внешнюю видимость инфинитивной серии. К тому же, от строфы к строфе постепенно размывается обжитая вещность подлежащих (комната, стол, скамья — икона — бабочка — дно неба, море — ровная синева, пустынный простор). Идее “исчезну я” вторит и самый принцип эллипсиса.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые: В составе статьи: Совершитель Гаспаров// Новое литературное обозрение 2006, 77: 39-44, см. с. 43-44.