— Григор Атанесян. Мои года, 8 ноября 2012г.
Как дальше жить: ученый, переводчик, священник и художник делятся своим жизненным опытом. Писатель, художник, священник, переводчик, театральный режиссер и ученый рассказывают, кто повлиял на их жизнь и творчество, какие ошибки они совершали и какие советы им пригодились.
Александр Жолковский, 75 лет, лингвист, литературовед, писатель, автор монографий о Бабеле, Зощенко, Пастернаке
“В науке больше всего повлияли на меня четыре человека: мой отчим, известный музыковед (получивший также и математическое образование) Лев Абрамович Мазель, мой университетский учитель Вячеслав Всеволодович Иванов (в дальнейшем наши отношения отчасти пошли по эдиповскому пути), мой соавтор-лингвист Игорь Александрович Мельчук (мы дружим, но от лингвистики я отошел) и мой соавтор-литературовед Юрий Константинович Щеглов.
Мой отчим учил нас с Щегловым как новым, точным подходам, так и научной трезвости, в частности, советовал изучать новые, не освоенные наукой тексты старыми, испытанными методами, а свои новые методы испытывать на старом, знакомом материале. Мы горячились и осторожничать отказывались. Результат — наработано много, но с признанием не очень. Иванов научил научной раскрепощенности, некоторой ренессансной (до авантюризма) универсальности интересов. Он же в дальнейшем явил образец застывающей культовой авторитарности, взывающей о демифологизации.
Мельчук прививал мне — в науке и жизни — жесткую, но и увлекательную научную дисциплину, желание и умение доводить дело до конца, до последней капли пота и последней работающей детали. Хотя литературоведческих моих занятий не понимал, считая гуманитарные печки-лавочки полной ерундой. У Щеглова я учился и продолжаю учиться любовному и в то же время объективному — употреблю немодное слово, “структурному” — изучению литературного текста снизу доверху и готовности перечеркнуть сделанное и начать сначала. Он умер в 2009 году, и я занимаюсь изданием его трудов.
Главный урок состоит в том, чтобы не принимать на веру модных формул, готовых мнений, устоявшихся репутаций, уютных мифов — так же, как в литературоведении мы не принимаем художественный текст за “естественный”, а стараемся увидеть в нем, в согласии с учением русских формалистов, “построение и игру” (Борис Эйхенбаум). Еще больше, чем непосредственные “наставники”, влияли прочитанные книги — Владимира Яковлевича Проппа, Виктора Борисовича Шкловского, Бориса Михайловича Эйхенбаума, Юрия Николаевича Тынянова, Сергея Михайловича Эйзенштейна, Майкла Риффатерра. А в моих собственных литературных опытах на меня особенно повлиял, лично и через свое творчество, Эдуард Лимонов, гроссмейстер верности “своей правде”. Другие литературные влияния идут от Зощенко, Бабеля, Мопассана, Хемингуэя и Набокова.
Главная известная мне моя “ошибка” — неумелая социализация, постоянно выталкивающая меня — во имя “моей правды” — на обочину любых вроде бы близких мне институтов и группировок. С рецидивами этого комплекса и живу”.