ВЛАДИМИР НОВИКОВ ПРЕДСТАВЛЯЕТ ПОСТМОДЕРНИСТСКУЮ НОВЕЛЛИСТИКУ
Почему новеллистику? Потому, что по-прежнему считаю этот жанр эстетически ключевым в современной словесности. Через сосуды рассказа быстрее течет свежая литературная кровь, да и настоящие, нефиктивные живые русские классики (к которым лично я отношу Ф.Искандера, А. Битова, Л, Петрушевскую, Валерия Попова) – это новеллисты, постепенно выстроившие из рассказов свои большие индивидуальные эпосы и романы.
Почему постмодернистскую? Потому, что — хотим мы этого или нет — живем в ситуации постмодернизма и, даже если| желаем из нее выбраться,—приходится ситуацию осознавать, анализировать.
Почему постмодернистскую новеллистику? Потому, что постмодернистский, к примеру, роман — вещь непостижная уму. “Василий Иванович, а ты море водки можешь выпить? — Нет, Петька, это только Ленин может”. Для меня как читателя роман русского постмодерна — это море водки: так же заборист, жидкостно-бесконечен и композиционно не очерчен. А в новеллистике все более кристаллизованно: и традиционная память жанра, и новейшие тектонические сдвиги. “Никакое железо не может войти в человеческое сердце так леденяще, как точка, поставленная вовремя”,—говорится в рассказе Бабеля “Гюи де Мо-пассан”, и это положение мне хочется взять за точку отсчета в нашем разговоре.
Представителю какой профессии труднее всего дебютировать в художественной прозе? Когда сборничек рассказов несет в издательство молодой врач, его поддерживают если не тени Чехова и Булгакова, то по крайней мере прецеденты Аксенова и Арканова. Хорошо проходят инженеры, юристы с богатым жизненным опытом. Еще лучше быть известным экономистом. А хуже всего – критику и литературоведу. Над ним априорно зависает подозрение в “книжности” и “вторичности”, хотя опасность вторичности для всех одинакова, а бедный литературовед виноват лишь в том, что книжек прочел слишком много. Немудрено, что писатель Александр Жолковский, автор книги “НРЗБ. Рассказы” (М., Библиотека альманаха “Весы”, 1991), сразу угодил в разряд “промежуточной словесности”, куда его сослал А. Немзер в одной из своих темпераментно-ироничных эпистол на страницах “Независимой газеты”.
Внешние основания вроде были: герой нескольких рассказов—профессор 3., и сам автор — профессор филологии. “Промежуточной словесностью” назвал А. Чудаков писания Л. Я. Гинзбург, а книжка Жолковского завершается коротким эссе о Л. Я Гинзбург под названием “Между жанрами” (замечу в скобках. что, по-моему, оно включено в сборник напрасно и дает ложный повод воспринимать предшествующие тринадцать рассказов как некие эссеистические построения). Да и название книги—сугубо цеховой, текстологический профессионализм…
В книге Жолковского предостаточно подтекстов и аллюзий, цитата то и дело на цитате сидит и цитатой погоняет. К тому же автор не скрывает своего полиглотства и позволяет себе, например, путем сложной лингвистической игры перевести “блу джинс” как “голубые гены”. Если бы он желал при этом “свою образованность показать” — пиши пропало. Но, поскольку калифорнийский профессор уже эту образованность показал в другом месте и в других книгах, то, переходя в новое амплуа, он позволяет себе артистически-небрежно обходиться с собственной эрудицией, иронически подглядывать и за профессором З., и за другими персонажами. Культура, культура — почтительно заклинаем мы, не думая о том, что, вступая в страшное пространство творчества, претендующий на роль творца автор обязан и культуру воспринимать как материал, как глину, из которой еще надо слепить живого Адама. И материал интертекстуальный приходится мять с особенной силой – иначе не оживет.
Жолковский хорошо помнит о том, что он пишет не статьи, а рассказы. Новеллистическую технику невозможно процитировать, ее можно только выработать в процессе собственного сочинительства. В рассказе должны быть начало, середина, конец, должно быть столкновение материальных слоев – и все это невозможно вычитать у других, это можно вынуть только из себя, “цитируя” свое душевное устройство. Автор “НРЗБ” нашел художественный противовес книжно-филологическому материалу – сферу чувственности. Именно такое немного архаичное слово предпочитаю здесь употребить вместо “секса”, “эротики” и прочего. Особенной клубнички здесь не найдете; “провели ночь – разговаривая и целуясь в одежде, в полусидячих позах с напряженно изогнутыми телами, между которыми при любых перемещениях оставался неистребимый промежуток”. Но мне занятно было обнаружить в этих якобы “книжных” рассказах отчетливо выраженное мужское ощущение жизни, богатое вкусовыми оттенками и эмоциональными полутонами и совсем не похожее на фальшивые оргии большинства наших постмодернистов, неумело переносящих на терпимую ко всему бумагу свои весьма маложизненные подростковые сексуальные фантазии.
Рассказы Жолковского лаконичны, подтянуты к парадоксальным финалам. Главный сюжетный нерв – столкновение “филологических” и “любовных” мотивов, причем чувственно-телесное восприятие жизни переносится на литературные тексты: показательна фабула заглавной новеллы “НРЗБ”, где персонаж предпринимает отчаянную попытку “ресурректировать”, оживить хотя бы ненадолго Пушкина первой половины двадцатых годов и заполучить от него неизвестные тексты. Такому нормативно-утопическому пониманию эстетических ценностей противопоставлено свободное мироощущение профессора З., счастливо не разбирающего жизнь и литературу, а соединяющего их в своем центонно-лирическом внутреннем монологе. “НРЗБ” – это своеобразная формула неисчерпаемых, невыяснимых отношений между искусством и повседневностью.
По-моему, истинный постмодернизм предполагает свободу и универсальность в обращении к опыту предшественников, в том числе и освоение реалистического, психологического письма. Мне интересно было увидеть в книге Жолковского некоторую перекличку с новеллистикой Юрия Трифонова – особенно в отважно “простом” бесфабульном рассказе “На пляже и потом”, воскрешающем юношеские воспоминания автора о Батуми 1955 г. Правда, здесь можно углядеть и вечный прустовский импульс поисков утраченного времени. Но, если на то пошло, и Пруст в чем-то вызывающе прост, поиски же утраченного времени — задача не цитатно-подражательная, а прежде всего жизненная […]