(Дневник писателя)
А. К. Жолковский
В столичный город М. я приехал в конце сентября. Основное внимание литературной общественности было приковано к европейскому городу Ф., месту ежегодной книжной ярмарки. Но и в М. культурная жизнь не замирала. На презентации сразу двух книг популярного эссеиста Г. (написанных, к тому же, единолично, вне соавторства с В.) я встретил кумира моей юности А. и милягу и остроумца П. (из города К. на сибирской реке Е.). Присутствовали и другие знаменитости, но в центре внимания был, конечно, Г., державшийся с шикарной скромностью. Скромность эта, хотя и напускная, смотрелась вполне натурально, ибо в точности соответствовала масштабам драпируемого ею дарования. Подобными соображениями я, однако, ни с кем делиться не стал, а был, напротив, любезен как с А. и П., так и с Г., ненавязчиво позиционируя себя как принадлежащего к м-ским литературным кругам.
Через пару дней я оказался на презентации А. в модном филологическом кафе Б. Кумир моей юности выступал с антресолей, а публика гнездилась на всех возможных уровнях. От знаменитостей рябило в глазах. Опять был миляга П.; был мрачный в своем величии поэт Р.; блеснула сначала своим присутствием, а затем отсутствием унизанная серебром поэтесса А.; в качалке бледен, недвижим, ненадолго явился поэт В.; на антресолях, потом в партере, потом опять на антресолях показался все еще красивый литератор Н. со все еще красивой супругой. За его перемещениями я следил с особым интересом – меня занимало, находимся ли мы on speaking terms. Дело в том, что Н., известный скандальными наездами на друзей и знакомых, как-то посвятил мне несколько ядовитых страниц, и я не остался в долгу.
Но когда собственно презентация подошла к концу и наступило время неформального фуршета, Н. нигде не было видно. Вопрос о статусе наших с ним отношений оставался, таким образом, открытым. Зато общение за водкой с А., П. и Р. наглядно подтверждало мою причастность к большой литературе. Более того, Р., в давние времена, как и Н., близко знавший Ахматову (иконоборческой статьей о которой я и навлек журнальные сарказмы Н.), внезапно объявил в своей не допускающей возражений трагической манере: “То, что ты написал про Ахматову, абсолютная правда!!!”. Я привык не верить ни одному слову Р., но тут вынужден был согласиться.
На очередной литтусовке я опять встретил Р. Он был уже подшофе, но трагический порох держал сухим.
– Ты видел, как я вчера дал в морду Н.?! Он написал про мою мать, что она была любовницей Ворошилова!! Он был со своей женой — моей бывшей. “Ты жива еще, моя старушка?!” – сказал я. Он сказал: “Пошел вон отсюда!”. Тогда я разбил ему лицо в кровь!!! Его увезли!…
Я ничего такого не видел, хотя весь вечер вроде бы провел в обществе Р. Но, вопреки обыкновению, его рассказ отдавал какой-то глубинной убедительностью. Подумав, я понял, в чем дело.
Ровно год тому назад Н. уже был подвергнут аналогичной экзекуции, правда, на более высоком, международном, уровне. Тогда книжная ярмарка в европейском городе Ф. была посвящена русской литературе. Ее и избрал сценической площадкой для нанесения пощечины Н. его былой друг и тоже член ахматовского круга филолог М., десятком лет ранее высмеянный Н. в романе-пасквиле “Б. Б. и др.”. Как и в этот раз, о пощечине я узнал тогда на другой же день — из уст наносителя, прямиком из Ф. прибывшего в столичный европейский город П. на реке С., где проходила конференция по славистике; (в момент рассказывания мы находились на левом берегу).
То, что пощечины литератору Н. складывались в правильный узор (несмотря на его предусмотрительную решимость держаться подальше от города Ф.), не могло меня не радовать – как его оппонента, как любителя инвариантов и вообще эстета. Но были поводы и для беспокойства. Не выглядел ли я в своей роли полемиста несколько бледно? Вместо того, чтобы давно набить Н. морду, как того требует литературный этикет, я отписался виньеткой в малотиражном издании. Не получалось ли, что, оторвавшись от российской почвы с ее дворянскими традициями и гибелью поэтов на дуэлях, я лишний раз расписался в малодушном аутсайдерстве?!
В своих сомнениях и тягостных раздумьях я решил обратиться за квалифицированной оценкой ситуации к местным авторитетам. Я позвонил П.
– Д-да н-нет, – со счастливым заиканием проинтонировал он. – Т-тебя их дела не к-касаются.
– Почему не касаются? – встревожился я. – Потому что я американский профессор?
– Да нет, это н-никого из н-нас не касается. Это их счеты. Нас они к-касаются не больше, чем ра-разборки внутри солнцевской преступной г-группировки.
Инклюзивное “нас” пролило бальзам на мою душу. Чтобы закрепить успех, оставалось вступить в непосредственное соавторство с П..
– Теперь понимаю, Женя. Только не солнцевской, – комаровской.