В. А. Успенский
2. История названия. Название “Мельчукам” родилось под влиянием названия знаменитого пастернаковского стихотворения “Мейерхольдам”.
2.1. Буквальный смысл слова “Мейерхольды” (т.е. “В. Э. Мейерхольд и 3. Н. Райх”) ускользал от меня, выражение воспринималось мною в некой более общей расплывчатой семантике — как “кудреватые Митрейки и мудреватые Кудрейки” Маяковского или “Бернары” у Достоевского (“Ух, Бернары!” — говорит Митя Карамазов; см.: “Братья Карамазовы”, ч. 4, кн. 11, гл. 4). Таким образом, “Мейерхольды” воспринимались мною не как “члены семьи В. Э. Мейерхольда”, а скорее как “представители мейерхольдовщины”.
2.2. Аналогичный “бернаровский” смысл я вкладывал и в название “Мельчукам”. Здесь Мельчуки —- представители мельчукизма. Тем более, что Мельчук и Жолковский — в те годы — работали настолько плотно вместе, что как бы и сливались. 15 октября 1992 г. на указанном симпозиуме в ИППИ А. Н. Барулин и Г. Е. Крейдлин провозгласили Жолковского одной из ипостасей Мельчука. В 60-е голы Жолковский, как кажется, считал себя одним из Мельчуков (а Мельчук себя, воэможно, одним из Жолковских), хотя сегодня, скорее всего, так не считает и даже не считает, что когда-либо считал.
2.3. Когда в ноябре 1970 г. А. К. Жолковский получил текст, он позвонил мне и спросил, почему такое название. “Вы что, адресуете его Игорю и Лиде, — спросил он меня, — отчего же тогда не послали им? И почему такой адресат?” Я не сразу понял, что он имеет в виду. А когда понял, то понял и простой смысл названия “Мейерхольдам”, в который раньше просто не вдумывался.
3. Поэтический мир Пастернака по Жолковскому. В докладе Жолковского в ВИНИТИ в ноябре 1970 г. провозглашалось следующее. Главным “инвариантом”, главной темой Пастернака является соприкосновение всего со всем, всеобщий контакт. Этот тезис демонстрировался на многочисленных примерах.
Ветка в таком тесном контакте с воробышком, что им намокает. А сама эта или другая ветка тянется в окно, осуществляя контакт природы и комнаты, да еще и отражается в (буквально: “вбегает в”) трюмо, в котором испаряется чашка какао и тормошится огромный сад. Поэзия, обернувшись греческой губкой в присосках (само слово “присосок”—сплошной контакт!), вбирает в себя облака и овраги, затем ее кладут на мокрую доску и потом выжимают. Через дорогу перейти нельзя, не топча мирозданья. Лодка колотится в груди. К малине липнут комары. Синь небосвода пачкает рукава. Поэтому естественно, что “степь нас рассудит и ночь разрешит”.
Рабочий ридикюлец мелькает в дверях. Потолок тащит второй этаж на третий. Контакт человека со стенами столь велик, что он их проходит насквозь: “перегородок тонкоребрость пройду насквозь”.
Все на всем оставляет свой след. Люди, находясь в лесу, непременно пачкаются черникой. Глазами статуй в саду проползают слизни — от них подразумевается слизистый след. А вот уже след, который не подразумевается, а ясно обозначаем: травма. Пример травмы — ссадины вокруг женских шей от вешавшихся фетишей. Строки с кровью — убивают. Заразная (контагиозная) болезнь — тоже результат контакта.
Можно проследить, как в стихотворении “Лето” автобиографические воспоминания отливаются в форму контактов: явленье иволог китайкой желтит стволы, шесть женщин топчут луга. А в конце — уже не в качестве воспоминаний — аравийский ураган ложится под руки арфистки Мэри, сами имена “Мэри” и “Диотима” (последнее — в вокативе) демонстрируют контакт автора с этими мифологическими личностями.
В своем докладе Жолковский специально остановился на употреблении Пастернаком имен в качестве демонстрации близости к (контакта с) носителям этих имен: “Давайте с первых строк обнимемся, Паоло!” (к Паоло Яшвили). Контакт особенно глубок в случае уменьшительной формы: “Вам в дар баллада эта, Гарри” (к Г. Г. Нейгаузу).
4. Сюжет стихотворения “Мельчукам” – тот самый доклад А. К. Жолковского на семинаре ВИНИТИ незадолго до 20 ноября 1970 г., в каковом докладе и излагались взгляды Жолковского на поэтический мир Пастернака.
МЕЛЬЧУКАМИ здесь, как там: одна игра,
И в фуге — скрип и дрожь фрамуги.
И липнут к спицам “Центрифуги”
Крупинки смальты и добра.
И тщетны облаков потуги
Не отразиться в баккара.
Но небосводу невдомек,
Что вышмыгнули предикаты,
Что, нагловаты и патлаты,
Юнцы сочатся сквозь порог,
Однообразны, как солдаты.О ссадины вкруг кадыков
От вешавшихся дураков!Ноябрьский день был вряд ли рад
Тому, что было все в разгуле,
Тому, что жизнь гудящим ульем
Врывалась в зданье невпопад:
Он мел крошил и метил стулья,
И вскипывал, как водопад;
Но поздно — начался доклад.Был сразу скомкан этот бред,
Когда, как прядь, откинув скромность,
Вы встали, как сама огромность,
Как Хам, как Сим. как Иафет.Вопрос, другой, ответ, и кстати
Подобранный, но спорный факт,
И захлебнувшийся в цитате,
Но, как лосось на перекате,
Выныривающий, — контакт.Контакт, достигший высшей фазы,
Контакт, исторгнувший восторг.
Контакт черники, слизня, глаза,
Несущий травму, как заразу.
— Но, впрочем, до другого раза
Оставлю этот разговор.С годами мне сыграют Брамса.
Я снова вспомню Ваше хамство,
Очки, и челку, и задор,
И Ваш доклад на семинаре,
И наобум летящий вздор.
— Все вспомню и не разбазарю.Как фаллос, вы стояли, Алик,
Как залп, как женский крик “Пусти!”,
И отблеск Тарту сообщали
Обличью скромных ВИНИТИ.
20 ноября 1970 г.18.X. 92.
————————————————-
* В другом докладе Жолковского эпизоды “Войны и мира” сопоставлялись с синхронными с ними (по времени написания автором) детскими рассказами Толстого. Обнаруживалось единство тем-“инвариантов”. Помнится, один из таких инвариантов был назван Жолковским так: “Дым рассеялся”.